Избранное
Шрифт:
В Финляндии Ленину будет спокойнее жить, имея при себе удостоверение Сестрорецкого оружейного завода. Но как раздобыть добротный бланк? Буквально на другой день после отъезда Шотмана Николай, проходя по коридору конторы, заметил, что дверь кабинета помощника неплотно прикрыта, прислушался: никого нет. Не раздумывая, он вошел — и прямо к столу; глазам не поверил: возле чернильного прибора лежала пачка новеньких заводских пропусков. Вытащил из середины бланк и опустил в карман.
Снимок у фотографа получился удачный, в гриме и знакомые не узнают Ленина. Пропуск
«Предъявителю сего Константину Петровичу Иванову разрешается вход в магазинную мастерскую завода до 1 января 1918 г.».
Кончился сенокос, портилась погода, ночью промозгло и холодно. Стали все чаще на лодках перебираться за озеро грибники. Николай кинулся к Зофу.
— Жди команды, в Петрограде не меньше нас беспокоятся, — сказал Зоф. — Свердлов что-то проверяет.
В тот же вечер в Разливе появился Шотман. С ним был среднего роста человек, с густыми усами, в наглухо застегнутом пальто. Он и в комнате не снял фуражку, низко надвинутую на лоб.
— Рахья, — представил его Шотман. — Приехали закрывать шалаш.
— Лодка у причала, — сказала Надежда Кондратьевна. — Выясню, чья очередь на веслах. Мои ребята любят бывать в шалаше.
С грустью Владимир Ильич прощался со своим «зеленым кабинетом». Сколько здесь написано: «К лозунгам», «О конституционных иллюзиях», «Благодарность князю Г. Е. Львову», «Начало бонапартизма», «Уроки революции». Здесь он продолжал работать над задуманной еще в эмиграции книгой «Государство и революция»…
В темноте покинули шалаш, шли строго гуськом за Емельяновым. За поворотом дорогу преградила глубокая канава, полная воды, еще неделю назад в ней было сухо. Николай, чертыхаясь, притащил жерди, срезал молодую березку. Перебрались через канаву по одному.
Идти в кромешной тьме было тяжело, подстерегали кочки, коварные ямки, прикрытые опавшими листьями.
— Немного осталось — и выберемся на «Невский», — ободрял спутников Николай.
Прошли версты полторы, пока почувствовали под нотами утоптанный проселок. Неожиданно тропинка оборвалась у ручейка, пришлось разуться.
Еще с версту оставили позади, пора бы выбраться на дорогу, а под ногами все те же кочки, ямы, валежник. Николай и думать не смел, что сбился с пути. Столько хаживал сюда за грибами, ягодами — и никогда не блуждал.
Скоро Шотман почувствовал запах дыма.
— Горит, — предупредил он, — не дай бог, торфяник.
— Шалопутные грибники костер оставили, вот дымком и пахнуло, — успокоил Николай.
Выбрались из соснового подроста на узкую прогалину; дым щипал глаза, с каждым шагом дышать становилось труднее.
— От костра столько дыма не будет. Это же торф горит, черт знает куда завел, — прикрикнул на Емельянова Шотман, но сразу смягчился: в такой тьме немудрено сбиться с дороги. — Учти, Сусанин, мы не шляхтичи.
Николай с ужасом подумал, что потерял способность ориентироваться, — и это в лесу, исхоженном вдоль и поперек.
— Сбился, — сказал он, раскаиваясь, что не послушался Шотмана.
Спутники Емельянова встретили неприятность по-разному. Шотман старался сориентироваться. Он прислушивался, вглядывался в темноту, надеясь, что по шуму и свету паровоза удастся определить, где они находятся. Владимир Ильич был спокоен, шутил.
— Сделайте, Николай Александрович, любезность, уведите нас с горячей сковородки, — попросил он, когда нестерпимо запахло гарью.
— С таким провожатым опоздаем к самому последнему поезду, — бурчал Рахья. Про себя он еще хуже ругал Емельянова: местный старожил — и ухитрился в трех соснах заблудиться.
Попросив своих спутников передохнуть, Николай отправился на разведку. Он скоро выяснил, что торф горит на высохшей за жаркое лето низине. Здесь он не однажды собирал клюкву, отдыхал под одинокой сосной на дюне, похожей на древний могильный курган. Теперь-то он не ошибется: нужно взять вправо.
Обратно он шел напрямик, быстро, но ни одна ветка не выстрелила, не хрустнула.
— Походка кошачья — на медведя ходить, — похвалил Владимир Ильич. — Выводите нас быстрее, а то Рахья подыскивает, где ночлег устроить.
— Выведу, самому стыдно: так безбожно заплутаться! Хочешь не хочешь, а поверишь в лешего, — сказал Николай, довольный, что наконец нашел дорогу к станции.
Спустя минут сорок темноту просверлили робкие огоньки.
— Никак к Левашову вышли? — удивился Николай. — Неужели уже столько верст отмахали?
Из густого кустарника выбрались на заезженный проселок. Шотман, вглядевшись в огоньки, сказал:
— Это, братцы, не Левашово, там у станции дом каменный, трехэтажный.
Николай пригляделся: огни тусклые и почти у самой земли стелются.
— Дибуны, — узнал он станцию.
На платформе робко светили фонари. Сновали военные, подтянутые штатские, где-то гулко хлопала дверь.
— Станцию юнкера давно оседлали, — сердито проговорил Рахья. — А вот что за штатские снуют — не пойму, не пассажиры — ночь на дворе.
Безопаснее пробраться на станцию, конечно, Емельянову. Мастеровой с оружейного, не чужой в здешних местах, засиделся у приятелей. Но вызвался в разведку Рахья. Документы у него настоящие, финн, в случае чего, отговорится: навещал родных. Близ границы расположены финские деревни.
По платформе бродили сонные солдаты, воинственно вышагивали юнцы, у одного была за плечом винтовка. Рахья, выяснив обстановку, никем не замеченный, шмыгнул в кустарник, пробрался к своим.
Владимир Ильич предложил уйти под откос железнодорожного пути и притаиться в кустарнике. Так и сделали. Теперь нужно было узнать: будет ли еще поезд на Петроград, а заодно купить билеты. Отправился Николай. В это время на крыльцо вышел щеголеватый юнкер, поскрипывали новые, не притершиеся на нем ремни портупеи. Он что-то крикнул, из темноты под свет фонаря выступили два солдата. По команде они зарядили винтовки и за юнкером направились к Белоострову по тропинке вдоль полотна.