Избранное
Шрифт:
Паншину неприятно: где глаза были, кого пускал? В штабе предупреждали, что охранка засылает шпиков. С такими «гостями» надо держаться настороже.
— Дачники живут по многу лет у одних и тех же хозяев. Новых словно в этом году и нет, голодно. Что касается шпиона, только от вас слышу, — ответил Паншин, начиная понимать, зачем господа приехали в Разлив. Ленина ищут. В газетах пишут и слухов полно, что он скрывается возле финляндской границы.
— Не проболтайся, что мы здесь, а то… — брюнет многозначительно помахал револьвером.
—
— Не из пугливых. — Паншин прикинулся простачком себе на уме. — Если бы в нашей округе Ленин прятался! Про награду в двести тысяч рублей всяк знает. Кто на свой карман сердит?
— К ворожее не обращались, а знаем: у Ленина две дороги — Сестрорецк и Финляндия. Поразузнай — получишь награду и от нас: дюжину бутылок смирновской водки.
Весь вечер Паншин мучительно обдумывал, как предупредить товарищей в штабе Красной гвардии. Кто-то из видных большевиков скрывается в Разливе, не зря переодетые офицеры приехали.
Ночью Паншин выскользнул из дома, будто до ветра, и — бегом в штаб. Попросил дежурного дать револьвер и двух-трех красногвардейцев. Одному не разоружить офицеров, брюнет выстрелом тушит свечу.
Дежурный — человек нерасторопный; прошло не меньше часа, пока он разыскал Грядинского и послал патруль на дачу Майкова. Переодетые офицеры сбежали.
В кабинете на камине стояла оплывшая свеча, за ней пулями пощипанный кирпич. В столовой пепельница была до краев полна окурков, на полу валялись бутылки. Красногвардеец, чертежник, прочитал этикетку на бутылке.
— Итальянское вино распивали, лакрима кристи, — заметил он.
…Рассказав Николаю о происшествии на Малой Петроградской, Зоф постучал кулаком по заметке об аресте Ленина.
— Пишут, а сами с револьверами рыскают у финской границы, — сказал он. — Ох, как надо смотреть и смотреть.
— Нам повезло, на Паншина нарвались. Это наш человек…
После этого случая Николай понял, насколько дальновидны товарищи в Центральном Комитете партии, приказавшие срочно сменить подполье.
За озером Разлив у рабочих и оружейников были покосы. Под видом батраков-финнов решили поселить на покосе Ленина и Зиновьева. Это надежное и безопасное убежище.
Но дело осложнялось — у Емельяновых не было покоса за озером. Николай сказал Зофу, что возьмет надел в аренду. Был у него на примете покос рабочего Игнатьева, расположенный среди молодого густого леса. С этого покоса удобны пути отхода к Белоострову и Дибунам, по скрытым тропинкам можно выбраться к Тарховке. Там легко затеряться среди дачников, сойти за приезжих грибников. Соломенная шляпа, корзина, суковатая палка — вот и весь маскарад.
У Игнатьева было три дня отгула. Николай отпросился на работе. Дома его не застал. С весны на Литейной улице состязались городошники. Туда и направился Николай. Игнатьев был завзятым игроком.
— С утра ищу. — Николай отвел Игнатьева к старому огороженному
— Все недосуг, — виновато оправдывался Игнатьев. — Косят по росе, а я с первым гудком глаза протираю. Натяну портки, воды плесну на лицо, схвачу луковицу, ломоть посолю — и за ворота.
— Хозяйствуй с умом, твой батька, когда оставался на зиму без коровы, сдавал покос.
— Упустил время, — пожалел Игнатьев. — До троицы по рукам бьют и спрыскивают. Закрутился, а охотники были. Покос обихоженный, камни и сучья выбраны.
— И обихоженный под снег уйдет, уступи, заплачу по-божески, — предложил Николай. — Корову в Нижних Никулясах сторговал, в покров привожу.
Игнатьеву участок за озером был обузой, сбыть бы его с рук.
— Насовсем, в крайнем — на долгую аренду, а на сезон сдашь, выгода в кармане затеряется, — начал неожиданный торг Игнатьев.
— Не в отца, жилкой хозяйской обделен, — упрекнул Николай. — Ассигнации и процентные бумаги тощают, хоть квартиру ими оклеивай, а земля при любом правительстве тех же денег стоит.
— Навечно забирай, — навязывал покос Игнатьев, — с твоей оравой без коровы не прожить.
Денег на покупку покоса и за полцены у Николая не было, на ремонт дома занимал, в ломбарде ценные вещи заложены.
— Оговорим, беру покос на сезон, — сказал Николай, — собью деньжат к рождеству, вот и потолкуем серьезно.
— Пригоняй лодку, покажу надел, — уступил Игнатьев, ему явно не хотелось прерывать игру, — и без моей указки разберешься, на меже заметные камни положены.
— Не заблужусь, с твоим батькой не раз на меже косы отбивали, — согласился Николай, — деньги обождешь до получки.
18
В коммерческое училище, где учился Кондратий, часто наезжал из Кронштадта некто Веник, матрос-анархист. Вид он имел театрально воинственный — грудь перекрещена пулеметными лентами, по ноге бил маузер в деревянной кобуре, слева на ремне покачивались гранаты-лимонки.
Матрос не верил ни в бога, ни в черта. Он поносил Советы и большевиков. Меньшевиков и эсеров обзывал паралитиками, либералов — слюнтяями и мелкими недобитками и прихвостнями Керенского, министров грозился вздернуть на фонарях Троицкого моста.
Николай пытался образумить Кондратия, но парень многого не знал о своем отце — ну большевик, ну был дружинником, ну записался в Красную гвардию — сколько таких на оружейном, а Веник — личность, настоящий революционер. Побольше было бы их в России, Керенский давно полетел бы в тартарары.
Очень занят Владимир Ильич, а придется попросить поговорить с Кондратием, иначе пропадет парень, не без колебаний решил Николай, но все откладывал…
Вечерело. Владимир Ильич устал, пора передохнуть. Он зазвал к себе Николая, разговорились, Надежда Кондратьевна принесла со двора самовар.