Избранное
Шрифт:
Время, как всегда на рабочих участках, шло с незаметной стремительностью. Георгий с Андраником снова отправились в шахту. Для будущего русла реки тоннель был и широк и высок, но недостаточно высок для релейной тяги и недостаточно широк для зарядки аккумуляторов тут же, на середине пути.
Андраник жаловался на грунт. Камень, точно спрессованный, туго поддавался даже специальной машине, похожей на громадный бутон тюльпана. Бутон распускался и острыми лепестками вгрызался в твердь горы.
Потом поднялись на поверхность
Все это время Георгий не думал о том, что здесь с ним Эвника. Увидев ее, он, как всегда, обрадовался.
— Мудрая, мудрая у вас жена, — сказал следователь, подводя к нему Эвнику. — Сразу пролила свет на наше дело.
Она посмотрела на Георгия, как ребенок, ожидающий похвалы.
— Я там был, слышал. — Георгий сказал это почти грубо. Он вдруг пожалел, что привез Эвнику. Она, кажется, была очень довольна тем, что сделала. — Ты голодная? — спросил он, чтобы переменить разговор.
— Нет. Мне Светлана яичницу жарила. Представь, до того наивная! Все так откровенно рассказывает. Мне сразу выложила: это мы, говорит, еще раз, ночью, свечку зажигали. Я и сыграла на этом…
Изобличила преступников!
«Замолчи!» — хотелось крикнуть Георгию, хотя все уже было сказано, записано и теперь неотвратимо пойдет своим путем.
Караян вынес Георгию кучу бумажек. Акт о пожаре, список потерпевших, смету.
— Вы войдите в Совет Министров с ходатайством, — сказал он, — что ж такое, хотя бы и носки. Они там тоже люди, поймут. По триста не дадут, конечно, а все же помогут…
На Георгия наваливались административные, хозяйственные дела, которые он не любил, но от которых нельзя было отмахнуться. Он знал, что легко поддается настроению, старался сдерживать себя, но ему было неприятно, что Эвника не торопится уйти, как бы желая сполна получить за свою доблесть, весело спрашивает: «А что такого я сделала? Ничего особенного!»
Когда они наконец подошли к машине, там стояли Борцовы.
Светлана настойчиво протиснулась через группу людей, провожающих Георгия. Ее лицо совсем побелело, даже глаза выцвели от усталости, но улыбалась она все так же широко и ясно.
— Извините, конечно, я только хотела спросить. Вот товарищ следователь сказал, что нам теперь тыщонки три придется за этот дом внести. Как же мы теперь?
Георгий не сдержал раздражения:
— Ну и что?! Не знаете, по какому адресу деньги перевести?
С ней нельзя было так. Она приняла его слова всерьез:
— Нет у нас таких денег. Честно, нет. И вещи все сгорели — и пальто, и костюм. Полотенчики новые — и те сгорели.
Ему стало стыдно.
— А раз нет, — значит, и говорить не о чем.
— Так ведь присудят! — сказала Светлана. — Только свечку мы потушили. Я ведь и вам, Евочка, сказала, что потушили. Я вам откровенно, как женщине, призналась…
— Вы оба помните,
— Так точно, — готовно припечатал Борцов.
— Ну и стойте на этом.
— А если присудят? — жалобно спросила Светлана.
— Ну, вот тогда и будем разговаривать.
— Спасибо. Мы тогда к вам придем. Большое спасибо, — обрадованно заулыбалась Светлана.
Слова Георгия ее успокоили. Она глубоко, прерывисто вздохнула, будто всхлипнула. Так после слез вздыхала Гаянка. Говорила: «Я уже не хочу плакать, просто не могу сдержаться…» Как они там?
Поехали домой. Георгий сел на переднее сиденье. Так ему было удобнее.
Он задержался в управлении до темноты. К концу дня у Суринова состоялось совещание по вопросу о моторах для тоннеля Гюмет — Аван. На этом совещании кажущаяся простота решения никого не обольщала. Сразу определилась единственная возможность — тепловозы.
Таких, как нужно — малогабаритных, с нейтрализацией газов, — в Советском Союзе не производили. Инженер из конструкторского бюро показал несколько проспектов, в основном чешских.
Иван Христофорович находился в состоянии болезненного раздражения, которое Георгий в нем очень не любил. Прирожденный инженер, умный и проницательный человек, Суринов легко решал самые сложные задачи, возникающие в практике гидростроения. Но в вопросах сношений с внешним миром ему часто не хватало гибкости и дипломатии. Суринов не умел и не любил просить, добывать, выколачивать. После первого отказа покидал кабинет начальства, замкнутый и уязвленный.
Оставшись после собрания один на один с Георгием, начальник управления резко отодвинул от себя яркие, глянцевитые листки журналов.
— Не знаю, не знаю. Импортного оборудования нам не дадут. Да еще в середине года. Надо было раньше думать.
Георгий промолчал.
— У меня предынфарктное состояние. Мне врачи вообще запретили на работу выходить. Наверное, завтра слягу.
Это была постоянная угроза. В жизнь она не воплощалась. Но на этот раз Иван Христофорович действительно казался больным. Его рука дрожала, когда он вынул из ящика и положил перед Георгием приказ из главка с выговором начальнику Гидростроя за перерасходование средств на строительство очередной электростанции. Такие приказы были явлением обычным.
— Новости это для вас, что ли? — спросил Георгий. — Чем это вам мешает? У меня их в этом году уже три.
— Мешает, — сказал Суринов. — Там все это было отлично известно и даже в какой-то степени санкционировано. И в конце концов надоедает. Устаешь не от работы, а от всякой такой бестолочи. — Потом, без перехода, он сказал: — А вам придется слетать в главк за этими тепловозами.
— Так ведь не дадут.
— Должны дать. Они там не дураки. Сколько нужно?
— Минимум тридцать.