Избранное

Адамян Нора Георгиевна

Он закашлялся натужно, выворачивая себе внутренности.

— Вам курить вредно, — сказала Ксения.

Начальник тотчас сделал знак одному из милиционеров. Отчетливо топая, тот подошел к изголовью арестованного и протянул руку к папиросной коробке.

Но больной быстро схватил папиросы:

— Последнего хотите лишить? Нет уж, этого я вам не отдам.

Милиционер отступил, выжидая дальнейших приказаний. Арестованный спрятал папиросы в карман пальто:

— Спасибо, доктор, вы сделали свое дело. Теперь можете идти. Спасибо.

— Сдерживайте себя.

—

И за совет спасибо. Вы меня хорошо подбодрили.

— Все, — сказала Ксения. — Мы можем идти.

Начальник удовлетворенно кивнул.

— Нет, я удивляюсь! — закричал больной. — Вы, интеллигентный человек, врач, со спокойной совестью можете оставить меня в этой обстановке? Вы же, конечно, понимаете, что мне нужен больничный режим. Скажите об этом. Вы ничем не рискуете…

Начальник отделения вопросительно смотрел на Ксению.

— Все, — повторила она.

Снова загремели ключи, плотно закрылась дверь. Начальник провел Ксению вперед. Милиционеры задержались, но любопытные Володя и Сема не отстали ни на шаг.

— Ну, как состояние здоровья? Не внушает? — спросил начальник. Теперь он уже доверительно наклонился к Ксении. — Вы знаете, он почему в больницу стремится? Связи установить хочет. Это стреляный воробей. Даром что молодой.

— Что же он сделал?

— Он ловко сделал. Тысячу холодильников продал и на каждом по двадцать рублей взятку брал. Сколько получается? Как будто культурный.

Ксения покачала головой.

— Как будто интеллигентный, — рассуждал начальник. — А теперь ему, конечно, условия неподходящие.

В машине горячо обсуждали происшествие. Сема высказал предположение:

— Ой, как он теперь жалеет! И чего, думает, я в это дело втяпался! Получал неплохую зарплату, жил бы себе да жил. А сейчас позору нахлебается!

А молчаливый Лаврентьев, который всегда все знал, уже раньше слышал про холодильники. Только по его версии их было пять тысяч. Лаврентьев даже показал тот хозяйственный магазин, — они проезжали мимо.

Освещенные витрины сверкали эмалью и никелем. За стеклом стояло множество соблазнительных для хозяек вещей, только холодильников не было.

11

Корректорша Зинаида Николаевна говорила:

— Растешь, в силу входишь действительно постепенно. А стареешь сразу. В один день назовут в автобусе бабушкой, и конец. Уже розовую кофточку не сошьешь.

Рая Зверева сочувственно кивала головой, но про себя знала, что никогда не состарится. Она и не пыталась представить свое лицо с морщинками у глаз, с обвисающими щеками, с сединой у висков. До этого было еще огромное количество дней, ночей и рассветов.

Когда Петя был еще только «влюбленным другом», он как-то снял с машины один из первых экземпляров газеты и прибежал в линотипную: лет через десять все будут обеспечены квартирами. Райка сказала грустно: «Что толку-то? Нам с тобой тогда под тридцать будет».

Работать на линотипе, конечно, не просто. Это не машинка, где можно лишнюю буковку стереть, и стучи дальше. Тут из-за одной запятой

всю строчку переливать надо. Но зато как приятно, когда исчерканные помарками и поправками бумажные листы превращаются в металлические колонки, составленные из крохотных буковок. И вообще работать в типографии чудесно. При входе надо предъявлять пропуск, надевать «спецодежду» — черный сатиновый халатик. А главное, в другом месте она не встретила бы Петю.

Они поженились, не ожидая ни квартиры, ни того времени, когда Петя окончит свой заочный институт. Сняли комнатку. Пете дали отпуск. Он сдавал экзамены, а Райка наводила чистоту и создавала уют.

Собираясь на работу, она напевала песенку в несколько слов:

Райка вышла замуж, Райка вышла замуж Раньше всех своих подруг!

Старушка, у которой они снимали комнату, качала головой:

— Бабы каются, а девки замуж собираются…

— Разве я девка? — смеялась Рая. — Я уже баба!

— Ну, какая ты еще баба…

А Петя сидел в их комнате за чертежами, и она в любую минуту могла его обнять и поцеловать. Он был такой видный, красивый, даже просто не верилось, что это ее муж!

Между оконными рамами на тарелочке лежали три сосиски. Они были вчерашние, но совсем свежие. Одну Райка съела. Из двух сделала бутерброды. Петя поужинает кефиром.

Он спросил: «Проводить тебя?»

Ну зачем? Пусть лучше сидит занимается. Теперь уж они все равно всегда вместе.

До полуночи все было хорошо. Послушные буковки сползали по желобку, выстраивались в строчки. Но линотип был старенький и быстро уставал. Что-то разладилось. Букву «ы» заедало. Райка пошла к механику. И тут же на лестнице у нее вдруг заболел живот. Будто кто-то провел по внутренностям ножом. Она присела на ступеньку. Лицо покрылось холодным потом, затошнило. Потом как-то сразу все прошло.

Рая позвала механика, вернулась в цех и выбросила бутерброды с вчерашними сосисками.

Через полчаса у нее опять закружилась голова. Ей снова стало тошно и больно. Кто-то из девушек спросил:

— Что с тобой, Райка? Как ты побледнела.

Она успела сказать:

— Ой, девочки, я сосисками отравилась…

С долгим, замирающим звоном из нее ушла жизнь. Очнулась она на скамейке, вся облитая водой. Больше не было ни больно, ни тошно. Над ней склонялись испуганные лица. Она засмеялась и села. Зинаида Николаевна настаивала, чтобы Райка полежала. Райка возмутилась:

— Чего это я буду лежать? Мне совсем хорошо.

Девочки сказали:

— Ты хоть для виду полежи. Мы ведь «скорую» вызвали.

— Обрадовались, — рассердилась Райка, — а мне теперь глазами хлопать!

В комнату заглянул выпускающий:

— Поправилась?

— Да ну, Пал Васильич, и что это столько шуму наделали?

— Да, а хлопнулась как, — загалдели девчонки, — побелела вся.

Никто не пошел в буфет, стали закусывать в цехе. И Райке захотелось есть. Зинаида Николаевна объяснила: