Избранное
Шрифт:
всякий раз переживаешь их заново... В неясной тревоге замирает сердце.
И вместе с тем неистребимая радость жизни, и задор, и острое желание
сойтись грудью с врагом влекут вперед, туда, где завязалась схватка, и
в нетерпении ждешь приказа...
– Эх, братишка! - Я со всего маху хлопнул матроса по спине. -
Будет дело!
Он пошевелил под бушлатом лопатками и крякнул.
– Наши бьют, - сказал он, - прежде тех начали...
К матросу
– А откуда ты знаешь, что наши? Кто тебе сказал?
И, не дожидаясь ответа, смазчик прислонил винтовку к колену и
начал торопливо и неумело заталкивать патроны в магазин.
– Да сам разве не видишь? - сказал матрос. - Разрывов-то нет,
чисто над городом.
Он взял из рук смазчика винтовку, зарядил, поставил на
предохранитель и подал ему.
Все кругом зарядили винтовки и стояли как в карауле, не зная, что
делать дальше.
Матрос потянулся и зевнул:
– А кто у вас, ребята, обед варит? Кок есть?
Я быстро взглянул на него, думая, что он это для шутки сказал. Но
лицо у матроса было деловито-серьезное.
Кока, понятно, не оказалось.
– Э, братцы, без кока дело не пойдет, - сказал матрос.
– Это вам
не на берегу - воевать поплывем!
Пошутили, посмеялись - и выбрали в коки смазчика.
– Вот так и будет, - скрепил решение матрос, - ему это как раз с
руки: и буксы помажет, и в кашу сальца положит. Только смотри, кок, не
путай, какое сало в буксы, какое в кашу класть!
Матрос пошарил по углам вагона, отыскал там в барахле два целых
мешка, встряхнул их и взял под мышку.
– Давай пойдем, кок, грузиться. Я при тебе баталером буду.
Оба спрыгнули на перрон.
– А вы не задерживайтесь в городе очень-то! - закричали им вслед
железнодорожники.
– Мало ли, приказание может выйти или еще что!
– Успеем, - сказал матрос.
– Паровоза вон даже нет, никуда вы без
нас не уедете!
И оба ушли через вокзальную дверь.
Между тем артиллерийский гул все нарастал. Стекла в окнах
выбивали дробь и жалобно пели.
Над городом уже начали вспыхивать облачка неприятельских
шрапнелей. Какой-то снаряд грохнул совсем близко между домами.
В вокзале выпало стекло и разбилось.
– Ведь вот что выделывает, окаянный! - Железнодорожники
уставились на черную дыру в окне.
"Что же это, - думаю, - командир-то? Пора бы ему".
В эту минуту снаружи вагона послышался шорох.
"Командир! Легок на помине..."
Я подскочил к борту, чтобы показать командиру лесенку наверх, а
навстречу мне над бортом
широкими полями - капелюх. Из-под шляпы глянули темные настороженные
глаза.
Человек в шляпе постоял снаружи на лесенке, обвел всех глазами,
потом показался уже до плеч.
К нам в вагон забирался какой-то пожилой бородатый человек -
борода у него была почти черная, а на бороду скобой свисали рыжие,
словно медные, усы. Одет он был в домотканую рубаху из суровья, с
украинской вышивкой.
Я ждал, что будет дальше.
А он уже проворно вскинул на борт ноги и спрыгнул в вагон,
шлепнув подошвами о железный пол. Он был в калошах на босу ногу. В
руках бородач держал кочергу.
Вскочив в вагон, он сразу обернулся и крикнул еще кому-то за
бортом:
– Влазь!
Через борт перевалился здоровенный парнище с круглой стриженой
головой. На нем были порыжевшие сапоги и латаная розовая рубаха.
Парень встал, глянул на людей, на пушку - и заробел, прижался к борту.
– Не обидят, дура. Бачишь, тут свои, товарищи, - сказал бородатый
и, переложив кочергу из правой руки в левую, стал обходить всех,
здороваться.
– А вы кто такие? - остановил я старика. - Чего тут надо?
Документ!
Старик, не говоря ни слова, закивал согласно головой, сразу сунул
кочергу молодому и полез себе под рубаху. Долго рылся он в каком-то
потайном кармашке на груди, наконец вытащил документ. Я расправил
затертую бумажку. "Предъявник цього..." - стал я читать. В документе
было сказано, что это селянин, из середняков, теперь погорелец. Хату и
двор его со всем добром сожгли весной петлюровские банды.
Я был смущен тем, что накричал на него.
– Надо вам, товарищ, идти в ревком, - сказал я, стараясь
загладить свою оплошность. - Сочувствуем. Рады бы и сами пособить, да
видите - солдаты...
– Та на що ж мени тое способие? Я вас молодых всих здоровше!
Старик засмеялся, показав из-под усов крепкие зубы, и, вертя
передо мной своими дюжими руками, пыльно-серыми на ладонях, сказал,
что он каменотес, - ушел от своего погоревшего хозяйства и ломает
камень в карьерах по реке Бугу. Молодого парня в розовой рубахе он
назвал своим племянником.
– Оби-два камень рушим... А жинка с дитями - по соседям...
Не перебивая старика, я все же помаленьку выпроваживал его из
вагона.
– А ты, товарищ, видать, много бумаги читаешь, - вдруг с усмешкой