Избранное
Шрифт:
Кажется почти чудом, что его собственный дом не спалили, не разграбили, что сам он уцелел. Так, в самые ожесточенные дни гражданской войны в Ирландии, когда терроризм достиг высшей точки (республиканцы убили даже героя освободительной войны Майкла Коллинза, обвинив его в измене национальным интересам), на Йейтса не решился покуситься ни один «человек с ружьем». Хотя повод найти было нетрудно.
В стихотворении У.Б. Йейтса «Тысяча девятьсот девятнадцатый» и в «Северо-востоке» Волошина (1920) практически совпадает главный образ — разгул ветра, разгул яростных бесов смуты, летящих над землей вместе с ветром.
«Violence on the roads» — так начинается последняя часть «Тысяча девятьсот девятнадцатого»:
Буйство мчит по дорогам, буйство правит конями,
Некоторые — в гирляндах на разметавшихся гривах —
Всадниц несут прельстивых, всхрапывают и косят,
Мчатся и исчезают, рассеиваясь между холмами,
Но зло поднимает голову и вслушивается в перерывах:
Дочери Иродиады снова скачут назад.
Эти бесы безумят и лишают воли, но — заметьте! — они и сами лишь инструменты чьей-то воли, бесчувственные и слепые марионетки («сброд их незряч», «взгляд бессмысленный вперя»). Как это соответствует «слепым и глухонемым демонам» Волошина!
Они проходят по земле,
Слепые и глухонемые,
И чертят знаки огневые
В распахивающейся мгле.
Собою бездны озаряя,
Они не видят ничего,
Они творят, не постигая
Предназначенья своего.
(«Демоны глухонемые», 1917)
Впрочем, дальше начинается расхождение. Ибо если стихотворение Йейтса насквозь пронизано горечью — от сознания обреченности земных трудов и земной любви («мы любим только то, что эфемерно»), от несоответствия идеалов молодости реальному миру-оборотню («...вот до чего мы / Дофилософствовались, вот каков / Наш мир — клубок дерущихся хорьков!»), — то у Волошина нет ни горечи, ни безнадежности. Он уверен, что все бесы в конце концов, как и положено по Писанию, войдут в свиное стадо «и в бездну ринутся с горы». Он принимает все страдания, выпавшие ему и его соотечественникам, как свыше сужденные испытания, — с христианской готовностью и пророческой экзальтацией:
Жгучий ветр полярной преисподней,
Божий Бич, приветствую тебя!
Страшная точность его цикла «Личины», его «Стихов о терроре», оттолкнувших своей «кощунственной» натуралистичностью И. Бунина, оправдана в поэтике Волошина, который,
Йейтс же, хотя и допускал в стихи прозаические, конкретные детали (например, «пьяную солдатню», которая «может убить женщину-мать и безнаказанно уйти, оставив ее плавать в крови у порога собственного дома»), но главный упор он, наследник Блейка и прерафаэлитов, делал на многозначных символах, их сочетаниях и синтезе. В «Тысяча девятьсот девятнадцатом годе» эти символы контрастны: с одной стороны — античность, прекрасные плясуньи, улетающий лебедь, с другой стороны — ожившие драконы снов, дерущиеся в норе хорьки, скачущие по дорогам бесы.
Заметим, кстати, что, хотя в основе этого последнего образа — свои родные ирландские духи, Достоевского он читал и русский опыт тоже имел в виду:
«Он [Джон О’Лири] вырос на общеевропейском подъеме, когда революционеры считали свои цели, по сравнению с целями других, самыми возвышенными, свои принципы — самыми идеальными, а самих себя — катонами или брутами; ему довелось дожить до перемены, исследованной Достоевским в «Бесах».
III
Гражданских войн горючая стихия
Развеется... М. Волошин
«Дом поэта» (1926) можно рассматривать как своего рода эпилог к стихам «Неопалимой купины», просвет неизбежной голубизны после миновавшей черной бури. В параллель к нему встают «Размышления во время гражданской войны» (1923) Йейтса — цикл стихов, написанный спустя несколько лет после «Тысяча девятьсот девятнадцатого» уже в более уравновешенном, элегическом духе.
Как и поэма Волошина, «Размышления...» сосредоточены вокруг Дома — центра поэтовой вселенной, обжитого гнезда, которое рано или поздно придется покидать.
С замечательной выразительностью рисует Волошин высокую, как церковь, мастерскую, обращенную «всей грудью к морю, прямо на восток», «прохладные кельи, беленные известкой», морской залив, скалы и землю Коктебеля.
И Йейтс танцует от примет места, щедро заполняя деталями набрасываемую картину; красноречивы сами названия отдельных частей цикла: «Мой дом» (П), «Мой стол» (Ш), «Дорога у моей двери» (V) и другие. Сходно и ощущение жизни «в минуты роковые», «в годы лжи, падений и разрух».
Волошин, однако, смягчает драматизм ситуации. В этом его, по сути, поэтическом завещании совершенно отсутствуют прежние православно-патриотические и эсхатологические мотивы, пророческий пафос. Вместо Иеремии и Исаии мы слышим отзвук Экклезиаста:
Как Греция и Генуя прошли,
Так минет все — Европа и Россия.
Гражданских войн горячая стихия
Развеется... Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи...