Избранное
Шрифт:
Это было невероятно, но мы действительно услышали вдруг за окном чабанского домика автомобильный сигнал. Все восемь парней и девчонок хозяина дома кинулись к двери, на лице Бато расплылась улыбка.
Халзаев, имя которого не раз приходилось мне слышать на далеких чабанских стоянках колхоза «Гигант», оказался человеком на первый взгляд застенчивым. Только черные, с прищуром глаза – пытливые, цепкие – выдавали в нем натуру деятельную. Пока дети Бато таскали из машины в дом аппаратуру, он представился:
– Тондок Халзаев – инженер по технике безопасности и общественный руководитель колхозной любительской киностудии «Тарей».
Вскоре
– Если в поле вышли старики со своими внуками, то, значит, настала горячая пора, работать придется с утра допоздна. Зима у нас в Забайкалье долгая, кормов нужно много. Это прекрасно знает дедушка Гамбуев, потому и взял на подмогу внука, а тот в делах не хочет уступить деду.
Сколько уважения к землякам почувствовал я за каждым кадром и словом!
И новые кадры. Идет отбор молодых лошадей. Гривастые кони несутся по степи, летят настигающие их арканы наездников. И голос диктора.
– Это мужская работа, и какой из наших парней покажет, что побаивается ее?
Та же добрая улыбка, те же увлеченность и заинтересованность автора.
А вот зимняя степь. Затемно выехал из дому чабан в скованные морозом необозримые просторы. И лишь в вечерних сумерках повернул коня к двум светящимся на безлюдной равнине окнам. Это сюжет о нелегком чабанском труде.
Меняются темы кинорассказа, а я, как и все сидящие в домике чабана, с неослабным вниманием смотрю на экран, где садятся за руль тяжелых тракторов молодые девушки-бурятки, метко бьет из лука по кеглям спортивное семейство председателя колхоза Николая Ешеева, мчатся на скакунах жокеи.
Более часа идет журнал «Самсаал», что в переводе с бурятского означает «Грани». И название это, пожалуй, лучше любого другого подходит к просмотренной ленте. Интересна и многогранна жизнь большого хозяйства, и все-таки эти грани успевает схватить зоркая кинокамера.
Когда началось все это? Лет десять назад. Тогда на центральной усадьбе колхоза «Гигант» сносили последнюю юрту, а на месте, где стояла она, закладывали Дом культуры. Халзаев щелкал фотоаппаратом.
– Внукам покажу снимки. Пусть посмотрят, как жили мы, с чего начинали, – объяснил он подошедшему председателю колхоза Николаю Ешеевичу Ешееву.
– Хорошее дело, – поддержал тот Халзаева.
А через некоторое время, побывав в райцентре, председатель встретил Тондока и протянул ему небольшую коробочку. Пояснил:
– Подарок тебе. Кинокамера «Кварц». Попробуй освоить.
Потом колхоз приобрел кинокамеру «Киев», другую съемочную аппаратуру. Халзаев организовал кружок кинолюбителей, в который записалось двадцать человек. Обзавелись литературой, стали переписываться с кинолюбителями Читы, Москвы, Пензы, Горького, других городов. Установили связь с комиссией по работе с кинолюбителями Союза кинематографистов СССР.
И вот первый солидный фильм, отснятый кинолюбителями «Гиганта». Его назвали «Легенда о Тарей-озере».
– В юрте, на берегу этого озера, я, кстати, родился, – рассказывал мне Тондок, когда мы, пробиваясь через снежные заносы, возвращались с чабанской стоянки на центральную усадьбу.
– Помню, как в далеком детстве мое озеро Тарей однажды исчезло. И появилось в своих берегах лишь через несколько лет. «Оно пришло посмотреть на нашу новую жизнь», – говорили тогда старики.
«Легенда о Тарей-озере» была представлена на Всесоюзный смотр любительских фильмов и принесла известность его создателям. Фильм завоевал одну из первых премий. Потом были новые фильмы и новые дипломы и почетные грамоты. Но самой большой наградой для Тондока Халзаева и его друзей Вадима Рыгзанова, Михаила Батуева и Александра Ишеева и других стала, конечно же, признательность односельчан. Словно в волшебном зеркале, видят люди свой труд и отдых, свои радости и свершения, воспетые художниками.
Часть V. Тревоги матери
«Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит». Это слова, произнесенные Спасителем во времена его первого пришествия на землю. В советскую безбожную эпоху их, понятно, знали далеко не все, однако все прекрасно понимали, какие беды несет в себе человек, лишенный устоев духовных, нравственных.
Дарьина правда
Сентябрь в этот год выдался на редкость погожим. Ни дождиков, ни холодных туманов по утрам. И если бы не полинявшее немножечко небо да не посветлевшие чуть-чуть листья не березах и ивах, что склонили свои упругие, как удилища, ветви в холодеющую Костромку, то время это в здешней лесистой стороне вряд ли отличишь от благодатной августовской поры.
Дарья Ивановна по-прежнему вставала рано. До свету затопляла печь, прибирала в комнате, сгоняла во двор скотину и с тоской смотрела на женщин, спешащих в заречные поля подымать лен. Добрый он уродился нынче, и погода выдалась важная – не перепреет треста, пойдет на завод высоким номером. С заработком будут полеводы. А ей уж вот не ходить больше в поле, не пестреть платку Дарьи среди других, не раздаваться в артели голосу ее. Все! На пенсию вышла.
Собственно, на пенсию вышла она давно. Пять лет назад. Но в те годы еще как-то выбиралась на «общественную работу», хотя никто и не неволил, а нынче почувствовала – не сможет… Только бригаде в обузу. Вроде бы с виду все нормально, однако спину уже целый день не погнуть, болят, особенно к непогоде, поломанные на долгой нелегкой работе руки, плохо слушаются ноги. «Придется, видно, у прясла огородного сидеть да глазеть, как другие работают, – горько думала Дарья, – вместе с Куличихой».
Подумала так и усмехнулась печально мыслям своим. Она, Дарья Ванюшкина, труженица и старательница, поднявшая и вырастившая без мужика четверых ребятишек, сидит рядом с Куликовой Анной, ославленной на всю округу за беспробудную лень и «долгий», нечистый язык. Для всех в деревне у Куличихи имелись прозвища, не было человека, которому бы не дала она «аттестат», из которого выходило, что все кругом плохи, одна она, Куличиха, хороша, Для деревни, трудолюбивой и терпеливой, Куличиха и впрямь была явлением особым. Привез ее сюда вместе с десятилетним сыном Володькой, парнем занозистым и капризным, откуда-то из-под Ростова-Ярославского хромоногий, овдовевший Прохор Смирнов. Было у Прохора у самого двое малых ребят, но, знать, надеялся он, вводя в дом Анну, что она заменит им умершую мать, а ему – жену и хозяйку. Что ж из того, что трое ребятишек теперь: при толковой бабе и работящем мужике, а Прохор, несмотря на инвалидность, работать любил и умел, в деревне не прожить ли?