Избранное

Пискарев Геннадий

Ан, не так все обернулось. Вторая женушка любила поспать мягко, поесть сладко, а вложить во что-либо труд свой никак не желала. И глазом моргнуть не успел Смирнов, как оказалось добро, нажитое им с женой-покойницей, у чужих людей. Распродала на разные прихоти, растранжирила его новая хозяюшка.

На работу в колхоз Куличиху, как сразу окрестили Анну в деревне не столько за фамилию, сколько за длинный нос, бывало, не выгонишь. Да и на своем приусадебном участке не больно она надрывалась. А каково было удивление всех, когда узнали, что Прохор свел со двора корову и отказался от земли. Сколько судили и рядили по этому поводу бабы: мыслимое ли дело, деток без молока оставили, да

и свой продукт с огорода – это ли не подспорье для семьи? Но на, все довольно прозрачные намеки давала Куличиха бабам и мужикам железный отпор: «Дура я, что ли, денно и нощно на корову ломить да на участке надрываться, когда можно и в магазине купить что надо?»

Дарья Ивановна старалась с Куличихой не разговаривать, не встречаться, настолько неприятна была ей тунеядка эта. Но та не раз пыталась «задеть» молчаливую односельчанку, нутром своим, видимо, чувствуя ее неприязнь. Да и не только, наверное, поэтому. Совестливое трудолюбие Дарьи все же кололо ей глаза: безмолвно попирало точку зрения на жизнь, а Куличихе хотелось, однако, быть правой.

– Дуроломишь все, Дарья? Ну-ну, – подперев руки в боки, начинала, бывало, при встречах она атаку. – Памятник отольем тебе скоро.

Дарья не то чтобы терялась от этих слов, просто ей не хотелось вступать в дебаты, потому на вопрос не отвечала, а сама старалась подковырнуть нахалку.

– Прохора-то заездишь, чем жить станешь?

– Ха-ха! Да свезу на рынок корзину ягод из лесу – вот мне месячный заработок твой.

Это уже был замах «на основы». И Дарья чеканила: – Деньгами сыта не будешь.

– За денежки черт пляшет. Куплю.

– Если все рассуждать так станут, то и покупать нечего будет.

– Ишь ты, ишь ты, – шипела Куличиха. – Какая идейная. Словно с трибуны говорит.

…И вот сейчас в эти теплые дни сентября Дарье подумалось вдруг: «А может, и мне по грибы, по ягоды в лес сходить?» И еще подумалось ей: надо же, вроде и в лесной деревне родилась, всю жизнь прожила здесь, однако не зазнала этой радости – собирать лесные дары. «Грибки да окуньки – прогуливать деньки», – говаривал, бывало, Дарьин отец, исконный крестьянин, хлебороб, труженик.

Да, не признавала грибного промысла старая трудовая деревня, хотя, и стояла на опушке леса. Хлеб нужнее и важнее всего был. Он, хлеб, был гордостью деревни, ему отдавали все силы и время. И некогда было любоваться красотами лета и леса. Деревня – она только для дачников курорт, а для труженика – место работы в первую очередь. А уж все остальное потом. Те же грибы разве что в непогодь. Теперь кое-кто забывает об этом, правда. Даже среди самих деревенских находятся любители «лона природы», желающие взять побольше, дать поменьше. «А потом плачутся: этого нехватка, этого недостаток, – вздохнула Дарья Ивановна. – Не смех ли из города буханку хлеба везут».

…В лес она вышла рано-рано. Бодрящий запах стоял в бору. Дышалось легко, свободно. Взошло солнце. Запутавшись в острых иглах сосен, лучи его раскололись и тонкими нитями потянулись к земле. Дарье, как в далеком забытом детстве, захотелось схватить хоть одну золотую ниточку. Протянула руку и оборвала серебристую паутинку, свисающую с тонкой березки. Улыбнулась. Хорошо и покойно стало женщине. Она тихо брела по сырому брусничнику, вдыхала терпкий запах опадающей листвы и хвои, и ее нисколько не волновало, что грибы ей не попадались. Любовалась лесом впервые за долгие годы, по-особенному воспринимая его прелести, удивляясь тому, что прежде она как-то и не замечала этой красоты. Дарья, конечно, не думала о том, что душа ее, добрая и отзывчивая, давно уже была подготовлена к восприятию прекрасного постоянным общением с природой, которое и раньше

происходило, но как бы незаметно для нее.

На полянке, где начинался глубокий, заваленный буреломом овраг, она остановилась. Громадный спружиненный куст шиповника стоял величаво, сверху донизу усыпанный рубиновыми ягодами. Подошла, осторожно сорвала одну – плод литой, упругий. Полезна, говорят, ягода эта. А не набрать ли немного?

Шиповник царапался, поливал росой, было забавно и немного смешно. Вдруг позади она услыхала чьи-то шаги, оглянулась – Куличиха. Насуплена, губы в нитку.

– А, это ты Ванюшкина, постеснялась бы с такой-то пенсией ягодами прирабатывать.

Дарья опешила. Но ненадолго. Ей захотелось высказать этой женщине все, что она думала о ней. Но тут взгляд ее упал на руки Куличихи, торопливо хватающие спелые ягоды. И Дарье почему-то стало жаль ее, жаль, что никогда уж, наверное, не удастся прийти этому человеку в лес так, как ей, Дарье, – для радости, для души. И она вместо гневных слов произнесла утешающе:

– Не переживай, Анна. Я твоих ягод не оберу.

Черствые души

В хутор этот приехали они лет двадцать назад. Спрыгнули ребятишки с грузовика – пестро и шумно стало на улице. Перебравшись из дальнего горного селенья, стала обосновываться в Новом Зеленчуке многодетная семья Василия и Веры Трегуб. Поначалу приютились в старенькой пристройке у знакомых.

Что там говорить, нелегко приходилось. Затеяли стройку дома, раскапывали целину под приусадебный участок. Дети постарше учились, а младшие (на двоих шесть лет) – на руках у матери. Трудно было Вере Андреевне, самой седьмой, хозяйство вести домашнее – да ведь что поделаешь, надо жизнь устраивать. И она устраивала. Не спала ночей, не жалела теплоты душевной – лишь бы детишки сыты, обуты, одеты были, лишь бы здоровыми росли, в школе учились получше.

Постепенно у Трегубовых стало все налаживаться. Справили новоселье. Зацвел по весне молодой сад. А потом начали выходить на самостоятельную доргу старшие – два сына и дочь. Закончили учебу, устроились работать по разным городам. Вскоре обзавелись семьями.

Пролетело незаметно еще несколько лет. «Выколашивалось» младшее поколение Василия и Веры Андреевны. С каждым днем расцветала дочка Надюшка. Подрастал самый маленький – Виктор. Хлопот семейных у Веры Сергеевны вроде поубыло. И стала она подумывать о том, что неплохо бы ей начать поактивнее в колхозе работать. Но муж, сам-то особенно не увлекавшийся колхозными делами, узнав о намерении жены, категорически возразил:

– Что, дома забот мало? Только успевай управляться…

Вера Андреевна повела было разговор, что ведь надо дальше глядеть. Годы уходят, а не еще и пенсия не выработана. Но Василий снова оборвал жену:

– На что она тебе, подрастут дети – помогут.

Последние слова подействовали на Веру Андреевну утешающе. Конечно, кто как не дети – опора в старости. А тут еще Надежда объявила о своем намерении выйти замуж. Началась предсвадебная сутолока, и снова закрутилась она по дому, «как белка в колесе».

После свадьбы остался погостить средний сын с невесткой и ребятишками. Понравилось им в хуторе. На следующий год обещали опять приехать. Проторили дорожку на «сельский курорт» и другие дочери и сыновья. Отпуск в деревне провести – худо ли. Воздух чистый, продукты свежие, а как встречает детей и внуков мать – кажется и устали не знает! Летает, как на крыльях, от печки к погребу, от погреба к огороду, норовит помидор да яблоко порозовее сорвать, пирог попышнее спроворить. А уж без гостинца никто из деревни в город не возвращался. Василий нередко ворчал на жену: