Избранное
Шрифт:
Деревня неумолимо старела, дряхлела, рыхлела. Приезжающие сюда со стороны, чаще всего поломанные судьбой, странники, перекати-поле, относились к ней потребительски, были холодны до жестокости и расчетливы. Пригнанные же волной проводимой в ту пору, вроде бы и правильной, политики по механизации, химизации и индустриализации села многочисленные инженеры, экономисты и прочие специалисты оказывались нередко натурами также слишком прагматичными, землю, как живую душу, не чувствовали. В то время как специфика крестьянского труда требует особой одухотворенности от человека.
Нет, верно все-таки сказано: крестьянство должно быть потомственным. И не только потому, чтобы впитать с молоком матери благороднейшую
В атмосфере всеобщей нетребовательности и всепрощения того времени загнивать стали даже «дубы». Помню приезд в мою родную Кострому председателя Совета Министров РСФСР Геннадия Ивановича Воронова. Среди прочих мероприятий провел он и встречу с руководителями колхозов, совхозов. Те, воспользовавшись присутствием «большого человека», заговорили о своих бедах, высказали просьбы, нельзя ли, мол, нам тракторов, машин подбросить. Геннадий Иванович слушал, слушал просителей, а потом ткнул пальцем в одного из них и строго спросил:
– А чем у тебя колхозники сейчас занимаются?
– Лен стелят (дело было осенью), – растерянно ответил тот.
– Прекратить надо.
Председатель недоуменно заморгал глазами, а глава российского правительства назидательно продолжил:
– Пусть в лес идут бабы – рыжики собирать. Насолите несколько бочонков – езжайте в Москву. И прямо в сельскохозяйственное министерство. Там с грибами-дарами все, что надо, и получите.
Помню одну из председательниц колхоза в моей деревне, некую Шубину, цинично заявившую ветеранам, когда те уличили ее в казнокрадстве: «Что, снимать меня будете? Давайте! Только до отчетно-выборного собрания я еще не одну тысченку хапну». Помню «дикие, черные» бригады строителей, за бешеные деньги возводящие у нас скотные дворы, в то время как свои ребята, мастера отменные, «загорали» без дела. Что это как не зародыши нынешнего беспредела и изничтожения российских здоровых производительных сил?
Конечно, велика вина во всем этом большинства представителей моего поколения – расслабившихся, разомлевших на победах отцов в великой войне, в войне злых сил со своим народом. Поддавшись различным искушениям, сладкоречивой лживой пропаганде, мы бездумно покинули когда-то родные пенаты, оставив один на один-в борьбе с изощренными ненавистниками того же села стареющих своих родителей, и попали в ловушку. Отказавшись от опеки отцов и матерей, проигнорировав их житейскую мудрость и ограненный огнем пережитого кристалл убеждений, сыны и дочери, как и старшее поколение, обессилившее без подпитки молодой энергией, легко попали в тенета нынешних перестройщиков, в жернова губительных реформ.
Разрыв между поколениями сейчас на селе и тогда, в шестидесятые годы, уже привел страну к немалой беде. Вскоре зерно мы стали покупать на золото в США, а мир услышал издевательские слова Уинстона Черчилля в адрес советского руководства: «Надо быть поистине талантливым, чтобы не прокормить Россию». (Где-то сейчас великие зарубежные оценщики уже нынешних реформаторов? Почему молчат?)
Не смолчал тогда мой двоюродный дядька, колхозный бригадир Иван Васильевич Чистяков, изуродованный в семнадцать лет на Курской дуге и вставший на ноги только дома благодаря «усиленному» питанию, что обеспечила личная коровенка его матери, тетки Матрены, сказав в сердцах публично:
– За нынешнюю крестьянскую политику наших государственных деятелей надо бы на базарную
Ведал ли все же Хрущев, что творил? Ведал. Из первых уст одного из участников слышал любопытную историю тех времен. Сергей Манякин, омский первый секретарь обкома партии, отказался «стирать грани» и в глаза заявил Никите Сергеевичу об этом. Аргумент был такой: Столыпин тем и покорил – обжил Сибирь, что давал переселенцу в первую очередь живность, а мы отбираем ее: сначала Сталин отнял у мужика лошадь, а теперь Хрущев – корову. Никита Сергеевич собрал синклит – Полянского, Козлова… Заставил Манякина повторить свои доводы. И сам их прокомментировал:
– А ведь верно говорит, едрит твою мать.
Манякину разрешили не рушить личное подворье в виде эксперимента. Этот «эксперимент» и кормил в основном омские города до последнего времени без особых хлопот и незадорого овощами, молоком и мясом, поступающими из крестьянских хозяйств. Мое же родное Нечерноземье, где проводился совсем другой эксперимент, вскоре было объявлено «второй целиной».
И кстати, «о неперспективных деревнях», а на самом деле что ни на есть исконнейших и необходимейших поселениях на Руси. То, что не сделал Гитлер, сметая огнем и мечом на своем пути жилища людей, добровольно возложивших на себя крест служения земле-матушке (отсюда и слово «крестьяне»), «сотворили» богоборец Никита Хрущев (за его правление храмов, церквей и монастырей, между прочим, разрушено было больше, чем за все годы воинствующего атеизма) и брежневский академик Татьяна Заславская. Претворение в жизнь ее идеи о снесении «неэкономичных» деревушек повергло в прах такое количество наших весей, о каком не смел мечтать даже бесноватый Адольф.
– Геннадий, – сказал как-то в беседе, выслушав мою исповедь, старый чеченец, – так вас, русских, выходит тоже выселяли.
Конечно. Только более изощренно. С разрушением основы основ человеческого бытия – уверенности в себе, в своих силах.
Стон раздается
Слова «фермер», «фермеризация», как «ваучеризация» и «приватизация», рожденные реформами нового времени, ворвались после горбачевской «лапшеобильной», самодовольной бестолковщины в сельский быт прямо-таки огненным шквалом. Поставив благородную задачу – вернуть земле хозяина, новые амбициозные управители России, однако, ничего лучше не придумали, как, провозгласив такового, оставили его без средств к существованию, позволив наглым дельцам прихватить, взять в собственность нажитое некогда многими поколениями: строения, технику, инвентарь, горюче-смазочные материалы, удобрения и так далее. Вот эти-то захватчики и были объявлены «маяками» нового времени. Удивительно ли после этого, что основная масса селян встретила таких «новоделов» в штыки. Да и единоличное фермерство вовсе не приемлемо для нашего села, а село для него. «Единодворец» живет отдельно на своей земле. Его преобладание – гибель для российской деревни с ее вековым общинным менталитетом.
Раздел колхозов и совхозов на земельные и имущественные паи выявил прямо-таки страшную картину – малоземелье и нищенство сегодняшнего крестьянина. Оказалось, что имеет-то он всего-навсего с десяток гектаров земли, 1/6 трактора и 1/20 комбайна. Начинать с таким скарбом хозяйствовать – значит возвратиться к временам Ивана Грозного.
Фермерство, возникшее на изломах нашего сельского хозяйства, вообще-то могло бы прижиться ненасильственно и безболезненно, если бы опиралось с самого начала на реальную базу. А таковой у нас были личные и подсобные хозяйства, Вот они-то через постепенное прирастание собственности за счет тех же колхозов и совхозов и стали бы источником саморазвития фермера.