Избранное

Пискарев Геннадий

Получив должность, Василий Киян, к удивлению односельчан, за работу взялся не особенно рьяно. Николай Михайлович Зарожевский, бывший в ту пору главным агрономом в колхозе, рассказывал:

– Столь безынициативных молодых людей, как Василий, в практике своей я встречал редко. Без понукания, без строжайшего контроля ничего, бывало, не сделает.

Скажем откровенно, он и сейчас работает с прохладцей, не «колотится дюже». В селе говорят, что за всю уборку зерновых его ни разу не видели ни около комбайнов, ни на току. А ведь именно в это время решается судьба колхозного семенного фонда. Главный агроном хозяйства H. M. Харченко заметил:

– Привык Василий за чужой спиной отсиживаться. Потому и не хочет в бригаду идти. Знает, там за дело самому отвечать надо.

В

своем письме в редакцию, как уже говорилось, Василий, если ему это выгодно, не прочь подчеркнуть, что всего в жизни добивался сам. Однако, когда к работе его начинали предъявлять справедливые претензии, он сразу начинал обвинять руководство в невнимании к себе, в нежелании председателя и правления помочь ему стать настоящим специалистом. Конечно, упрекнуть руководителей хозяйства в том, что они слабовато «пестовали» Василия, можно. Но нельзя умалчивать и о другом – о нежелании молодого агронома работать по-настоящему, с полной отдачей. А ведь общество затратило немало на его воспитание и вправе требовать отдачи. Но Василий Киян брать в расчет этот момент не хочет, заявляет только о своих правах и забывает об обязанностях.

Председатель колхоза неоднократно ставил на собраниях вопрос о семенном хозяйстве, говорил с Кияном на эту тему, советовал, чем надо заняться, что сделать в первую очередь. Словом, надо было работать. Ведь диплом, как известно, не путевка в санаторий.

Будучи в колхозе, я много говорил и с рядовыми работниками, и с руководителями о Василии, задавал всем один и тот же вопрос: а не опрометчиво ли они поступали, когда выдвигали агронома-семеновода руководителем бригады? Ведь «не зрелый» еще человек.

– Да он просто ленивый, – отвечали мне, – привык о себе лишь печься. Вот мы и хотели, чтобы он, приняв бригаду, обрел самостоятельность, чувство ответственности. Тем более что туговато у нас с грамотными руководителями среднего звена.

Не понял, не захотел понять этого Василий Киян. Его больше устраивала жизнь спокойная, бесхлопотная. Чувства гражданской ответственности за общие дела, столь присущего нашим людям, ему не хватило.

…Когда я приехал в колхоз, страсти вокруг «истории с агрономом» уже поулеглись. Только обиженный Василий Васильевич (за отказ принять руководство бригадой его все же наказали) «дулся» на всех и вся. Он даже на работу не выходил, «копался» на личном огороде.

– Уеду я отсюда, – сказал, – не складывается что-то в родном колхозе судьба моя.

И снова начал винить руководителей колхоза, выискивая в их действиях всевозможные прегрешения и ошибки. Желчно, с надрывом говорил Киян и о своих товарищах по работе. Я слушал его и вдруг понял: а ведь этот парень, так болезненно пекущийся о себе и, кажется, все имеющий для счастья, – несчастлив. Ну разве может быть счастливым человек озлобленный, глаза которого видят лишь плохое вокруг?

…А как хорошо начинал когда-то Василий! Работал трактористом, в газете о нем писали, знак победителя соревнования ему вручали. И были в то время хорошими и товарищи, и руководство. Те годы и сам Киян вспоминает как лучшие. Теперь же все наперекос пошло. Почему? Не потому ли, что в начале жизненного пути умел Василий сочетать личные и общественные интересы, а теперь одно другому стал противопоставлять. Между тем формула счастья таится именно в единстве личного и общественного.

И еще я подумал: конечно, Василий может уехать из родного села. Но если на новом месте он будет столь же потребительски относиться к жизни, то вряд ли судьба его и в дальнейшем сложится удачно.

Стежки-дорожки

Ныне, когда заросли мелколесьем и бурьяном миллионы гектаров некогда плодородных пахотных земель, наверное, кому-то покажется странным, что в «совковые», проклятые представителями воровской «комковой» России времена, борьба за рачительное хозяйское отношение к земле было нормой. Люди боролись за стопроцентное ее использование. Как боролись и с мелкотравчатыми «несунами» – предвестниками современных воров-монстров. Последующие два материала красноречиво

показывают то, что волновало тогда истинных тружеников.

I

Немало песен у нас поется о стежках-дорожках, немало стихов о них сложено. Тропинка, дорожка в поле стали как бы символом любви к родному краю, родной земле. Это хорошо, конечно. Но вот непоэтические стежки-дорожки, а реальные дороги, пролегающие через реальные поля…

Спешит, например, человек: некогда искать ему обходной путь. И глядишь, ради сохранения нескольких минут через посевы дорожку для себя прокладывает. Следом другой путник пройдет – готова тропинка. А там и на коне проехать можно. Кое-кто и на телеге рискнет прокатиться, на машине. И появилась новая проселочная дорога, никем не запланированная, никому не нужная.

А не слишком ли много у нас этих дорог? И не перешагиваем ли мы через совесть свою, когда любуемся петляющими через посевы тропинками? И разве не затаптываем мы в землю хлеб, прокладывая через посевы по плодородной земле тропинки.

Г. Коптелов Гомельская область

Читал я это взволнованное письмо и, странное вроде бы дело, вспоминал одну хлебосольную деревенскую свадьбу. Вернее, не саму свадьбу, а то, что осталось неиспользованным на столах после нее: начинающие портиться дорогие закуски, недоеденное печенье… «Куда ж теперь все это?» – спросил я хозяйку. «Скоту, – спокойно ответила та и, видя мое удивление, добавила: – У хлеба не без крох». Весьма поразило меня тогда такое применение старой народной поговорки, весьма. И подумалось: да, сыты, богаты мы, но не кощунство ли так вот истреблять продукты?

И теперь, прочитав письмо с Гомелыцины, подумал, как правильно мыслит автор, говоря: «Не перешагиваем ли мы через совесть свою, когда любуемся петляющими через посевы тропинками?» Ведь любуемся-то мы, по сути дела, подобно той «свадебной хозяйке», собственной расточительностью. Товарищ Коптелов привел только один пример. А их, увы, немало.

И порой кое-кто, видимо не хочет осознать, что хоть добра и много у нас, но не такое уж оно несметное.

Под умением беречь надо понимать и умение хозяйствовать. Тот, кто умеет беречь малое, сбережет и большое. И опять я вспоминаю историю. В одном хорошо знакомом мне колхозе перед началом полевых работ задумали привести в порядок старый хозяйственный инвентарь: сбрую, телеги, дрожки. За конным двором лежало все это в беспорядке. Кое-кто идею ремонта старых крестьянских транспортных средств воспринял иронически: у нас мол, и тракторов, и машин достаточно. А между тем отремонтированные телеги очень пригодились. Весна была дождливая, дороги размыло, и к отдельным полям лучше всего было семена подвозить не на машинах, а на лошадях, запряженных в дроги и тележки. Здорово они выручили тогда хозяйство. Вот чем обернулась бережливость в малом.

Вообще-то бережливость исконно крестьянская черта. Правда, раньше она нередко граничила со скупостью и вызвана была трудностями жизни. Беусловно, скупость, скаредность во все времена не очень-то ценились людьми. Ныне, когда человек забыл о так называемом черном дне, скопидомничать, понятно нет никакого смысла. Но бережливость – не скупость.

Бережливость помогает людям разумно потреблять материальные ценности, лучшим способом использовать и землю, и вверенную им технику, и горючее, и материалы, ценить рабочее время. Беречь, разумеется, надо с умом, с пониманием. Бывает, что кто-то, экономя время, недобросовестно выполнит ту или иную операцию или, как пишет автор письма, чтобы сократить путь, проедет на машине через хлебное поле. От такой «экономии» только убытки. Нелепо урезать расходы в ущерб делу – на ремонт и строительство, допустим, животноводческих помещений, подготовку кадров, механизацию трудоемких процессов, на улучшение условий труда.