Избранное
Шрифт:
И Симон с силой потянул шнур звонка соседней квартиры.
Дверь открыла высокая худенькая девочка с двумя заплетенными косичками.
— Вы к кому? — девочка разглядывала его, словно он был ей знаком.
Ему, конечно, казалось. Уже скоро тринадцать лет, как он уехал отсюда, а девочке, должно быть, самое большое… Возможно, ее тогда еще и на свете не было. И, словно то было самым важным, что Симону требовалось выяснить, он спросил у девочки:
— Ты давно тут живешь? — Симон вспомнил, что именно так несколько дней назад он завел
— Все время. А что? — И Колька, кажется, так ему ответил.
И хотя Фрейдину нечего было бояться, он все же понизил голос, когда спросил:
— Кто живет в той квартире? — и показал рукой на соседнюю дверь.
— Тетя Анюта. Анна Сергеевна Елисеева.
— Все время?
— Нет. Раньше тут жили другие.
— Кто? — переспросил Симон, словно до него не совсем дошло, что она не назвала фамилию.
— Дядя Амет и тетя Найла.
— Тетя Найла была учительницей музыки?
Зачем ему нужно было, чтобы девочка это подтвердила, он и сам не понимал. Подсказал он ей это из желания вызвать у девочки больше доверия к себе, ибо, едва только она это подтвердила, он услышал:
— У них был мальчик. Звали его Сервер. Очень красивый был мальчик.
— Почему ты говоришь: был? Его… — у Симона пресекся голос. Он ухватился за ручку двери, чтобы не упасть, и этим, вероятно, перепугал девочку.
На ее крик сбежались соседки из остальных комнат коммунальной квартиры:
— Что случилось?
Сколько Фрейдин ни приглядывался к каждой, он никого не узнавал. Ясно было, что единственными старыми жильцами в коммунальной квартире были родные этой девочки. Но коль скоро никто из них не прибежал на крик девочки, это означало, что их еще нет дома и ему придется подождать.
— Когда твои папа и мама приходят с работы? — спросил Симон.
— У Леночки нет отца, — отозвалась соседка, полная женщина с измятым лицом и заплаканными глазами. — Он погиб на войне.
— А ее мама, Тамара Степановна, работает в домоуправлении, — подхватила другая соседка, молодая беременная женщина. — Это рядом, в соседнем дворе. Ее фамилия Волкова. Леночка, до которого часа открыто домоуправление?
— До девяти.
— А сейчас восемь. Вы ее наверняка там застанете. Она бухгалтер.
20
По тому, как женщина, сидевшая у окна и считавшая на арифмометре, приглядывалась к Симону, когда он вошел в домоуправление, он сразу же догадался, что она его, очевидно, знает и что это, наверное, Леночкина мама. На всякий случай, подойдя к ее столу, Симон спросил:
— Вы бухгалтер Тамара Степановна Вол…
Женщина за столом перебила его прежде, чем Симон произнес полностью фамилию Волкова:
— Неужели я настолько изменилась, что вы меня не узнаете? — Она заправила под платок выбившиеся на лоб пряди волос, подала Фрейдину руку и сказала: — А вас, как видите, я узнала, как только вы вошли. Забыла лишь, как вас зовут.
— Семен.
— А меня зовут, как вы уже знаете, Тамара Степановна Волкова. Все еще не припоминаете?
— Почему же? Я просто сразу не узнал вас. Ведь минуло столько лет. И каких лет. За это время мы все сильно изменились.
— Конечно. Но про вас я бы этого не сказала. Вы остались почти таким же, каким были. — При этом Тамара взглянула на него своими темно-зелеными глазами, словно ожидала услышать от него то же и о себе.
Но соседка, с кем Найла жила дверь в дверь и которую он, живя здесь, видел, наверное, каждый день, за минувшие годы изменилась настолько, что он не мог не сказать, что ей просто кажется, что он не изменился.
— Все мы постарели и изменились, — сказал Симон, — даже двора почти не узнать.
Это должно было означать, что он там был, никого из прежних жильцов не застал и что она, Тамара Волкова, единственная, кто может ему сказать, где Найла, где его мальчик. Спасла ли его Найла? Он жив? Симон понял, что с этого надо было начинать и не отнимать времени у занятой женщины пустыми разговорами. Но ему было страшно спрашивать, и он не остановил ее, когда она вернулась к разговору, затеянному вначале им самим про двор.
— Да, из старых жильцов мало кто остался. На нашем этаже я единственная.
— Я знаю. Поэтому и пришел к вам. — И тихо, почти без голоса, спросил: — Где они?
Ни для кого во дворе, в особенности для тогдашних жильцов третьего этажа, не было секретом, что отец пригожего и славного Серверчика — бывший квартирант Найлы. Мальчик был удивительно похож на него. А то, что квартирант Найлы — еврей, тоже ни для кого не составляло секрета. Но в те годы это никого не интересовало. Напомнила о том война.
— Где они? — переспросил Симон уже громче, словно не был уверен, произнес ли это в первый раз вслух.
Как раз об этом Тамаре Степановне нечего было ему сказать. Она сама не знала. Но о том, что произошло у Самединовых после того, как Симон уехал отсюда, и потом, когда немцы заняли город, она готова рассказать подробно. Но здесь не место для такого разговора. И время неподходящее. Как раз в этот час жильцы являются в домоуправление по различным делам, и контора, как он видит, полна людей.
— Когда вы приехали?
— Сегодня. Несколько часов тому назад.
— У вас есть кто-нибудь в городе?
— Нет. С той поры я тут больше не был. — Чтобы она не приняла это как намек, будто ему негде ночевать и будто он напрашивается к ней, Симон тут же добавил: — Но остановиться мне есть у кого. Могу прийти туда даже за полночь, так что я вас не тороплю, подожду во дворе.
Когда бухгалтерша вышла из полуподвала, где помещалась контора домоуправления, не осталось уже и признака ушедшего дня. Небо над городом, готовое принять наступающую ночь, было чисто прибрано, высоко-высоко в сгущающейся синеве тут и там замерцали редкие звезды.