Избранное
Шрифт:
— И что тогда?
— Что тогда, хочешь знать? — Она поднялась и подошла к окну. Дым от тлеющего террикона за поселком так закоптил луну, что ее было едва видно среди густо усеявших небо звезд.
Симон несколько раз прошелся по комнате и тоже остановился возле окна с вышитыми занавесками.
— Так что было бы, Таинька, будь я твоим мужем?
— А зачем тебе знать? Тебя что, это сильно волнует?
— Все же интересно.
— Она у тебя, видно, дурочка.
— Кто?
— Кто? Твоя жена. На ее месте я бы тебя ввек от
— Привязала бы к себе? Чем?
— Чем? — Она быстро обернулась к нему и обвила руками его шею, чуть не повиснув на ней. — Вот попробуй вырвись.
Но Симону не хотелось освобождаться из кольца ее сильных рук.
Покоряясь, он пригнул ниже голову, ловя взгляд ее затуманенных и полузакрытых глаз, и вдруг припал к ее горячим губам.
Таисия отвернула пылающее лицо от Симона и легонько оттолкнула его от себя:
— Не надо. Ну, не надо… Ты ведь женатый… У тебя ведь жена.
Таисия говорила так, будто только сейчас случайно узнала об этом, упрекает его, не может простить ему, что он до сих пор морочил ей голову.
— Я был женат. У меня была жена. — Отвечая так, Симон как бы хотел сказать, что ничем перед ней не провинился. Если уж на то пошло, она ни о чем его и не спрашивала. Но Симон вовсе не хотел, чтобы Таисия истолковала его ответ так, будто, начиная с этой минуты, он дает ей право не отпускать его от себя ни на шаг. Поэтому поторопился добавить: — Но мы еще не развелись.
— Почему? Она не дает развода?
— А может быть, я не даю.
— Тогда, понятно, дело другое. Хочешь сказать, что все еще любишь ее.
— Не знаю. — И словно не был уверен, что до нее это дошло, повторил громче: — Не знаю. — Он прошел к столику, постоял недолго возле него и снова вернулся к окну. — Иногда мне кажется, — произнес Симон так глухо, будто делился этим лишь с самим собой, — что по-настоящему я никогда ее не любил. Но сына своего я очень люблю.
— Как его зовут?
— Даниель. Данечка. Он уже большой. Ему второй год.
— А ее как зовут?
— Ханеле. Хана.
— С чего у вас все началось? — И словно ему надобно было, чтобы она помогла ему подсказками, спросила: — Она тебе изменяла?
— Нет, она мне не изменяла. И я ей не изменял. Но мы с ней разные люди. Не знаю, поймешь ли ты. Мы с ней принадлежали к разным классам.
— Почему это я не пойму? Когда жила в деревне, ко мне сватался сын кулака. Тихий и красивый парень.
— Моя Ханеле — не дочь кулака.
— Нэпманша?
— Нет, она не из кулаков и не из нэпманов. Но мы с ней из разных классов. Чужие. Ну как тебе растолковать? Мы чужие по взглядам, по идеологии. Понимаешь…
И хотя Таисия постигала не все, она несколько раз, пока он ей все толковал, понимающе кивала, что должно было означать: тут и понимать-то особенно нечего. Все абсолютно ясно. И вывод, к коему в результате пришла, скрывать не стала, тут же выложила:
— Если так, то вы разведетесь.
— Вероятно.
С улицы донеслись
— А меня ты любишь? Стыдишься сказать об этом? А я, как видишь, не стыжусь. Все девчата на конвейере знают, что я тебя люблю.
Она будто случайно натолкнулась на него в темноте, ухватила его за руки и потянулась к нему:
— Я твоя. Твоя, Сенечка. А ты мой. Только мой.
Она не противилась, когда Симон, будто потеряв равновесие, упал с ней на кровать у окна…
То ли машина, проехавшая под окном с зажженными фарами, неожиданно высветила противоположный угол комнаты — и он вспыхнул серебром, то ли луна на миг выплыла из дымной завесы терриконов и бросила на него таинственный свет, но Симону показалось, что в скользящем том свете он увидел у стены в углу комнаты Ханеле, стоящую с Даниелькой на руках. Она что-то нашептывала сыну на ухо и показывала пальцем на него, Симона. Из глаз Ханеле протянулись к нему два ярких луча света.
Симон резко сел. Комнату окутала прежняя тьма, но влечение к Таисии, к нагому ее телу, к Симону не вернулось.
— Что с тобой, милый? — удивленно, не понимая, что с ним вдруг случилось, спросила Тая и потянула его к себе.
— Не надо, Тая. Не надо. — И отвел от себя протянутые к нему руки.
Таисия прикрыла свою наготу, обмотавшись покрывалом, и тоже села на кровати, поджав под себя ноги.
— Мне не следовало приходить сюда, — Симон произнес это тихо, охрипшим вдруг голосом, будто и вправду верил, что ему не показалось, а несколько мгновений назад он действительно видел Ханеле с сыном, и они притаились где-то здесь.
— Я ничего не понимаю, — она положила голову ему на плечо. — Может, я чем-то тебя обидела?
— Нет, но тебе не следовало приглашать меня сюда. Не должна была ты приглашать меня сюда. — Симон тогда еще и сам не знал, что принадлежит к тем людям, которые ко всему, что дается им легко, легко и относятся и поэтому надолго никого к себе не привязывают. Но он понимал, что, отослав своих подруг в кино, задумав остаться с ним в комнате наедине и заведомо зная, что между ними сегодня все может произойти и чуть не произошло, Тая не приблизила его к себе, а оттолкнула. И этого он не может и не станет скрывать от нее. Симон не знал лишь, как сказать ей об этом. И поэтому вновь повторил: — Тебе не следовало приглашать меня сюда.
Он поднялся с кровати, подошел к окну, постоял там недолго, затем прошелся несколько раз по комнате, всякий раз останавливаясь возле угла, словно хотел убедиться, что там никого нет, и снова присел на кровать к Тае.
Оба молчали. Таисия чувствовала, что с Симоном сегодня что-то стряслось, но не могла понять, почему он вспомнил об этом в минуту, когда она допустила его к себе.
— Ты мне нравишься, ты мне очень дорога, Таисенька… Ты и без меня это знаешь. Не о том хотел я сказать, не о том.