Избранное
Шрифт:
Подписана эта заметка была всего лишь одной буквой — буквой «Т». И как ни ясно ему было, что заметку написала Таисия, верить в это Симону все же не хотелось. В конечном счете он ничем ее не обидел, чтобы она так поступила с ним! И зачем ей нужно было припутывать сюда Ханеле? Разве он кого-нибудь обманул, разве скрывал, что у него есть жена и ребенок, выдавал себя за холостяка и морочил девушкам головы? Во всяком случае ей, Таисии, не в чем его упрекать. Не его вина, если любовь их так кончилась. Но любви их он не осквернил ничем, за что бы Таисии стоило обойтись с ним так некрасиво и нечестно. Симону трудно было поверить в это еще и потому, что, коль скоро Таисия не хотела, чтобы знали, кто написал заметку, она вряд
Но если бы ему было очень нужно, он, наверное, сам смог бы выяснить у нее все. Видел он ее за это время несколько раз. Но всякий раз она отворачивалась, а он ничем не показывал, что намерен ее остановить. Может быть, и к лучшему, что все для него осталось неразгаданной тайной.
Но не только из-за той заметки бросил Симон шахту и в одно из ближайших воскресений уехал довольно далеко отсюда, в большой промышленный город. Не он первый и не он последний, о ком в газетах пишут в черных красках, и не стоит принимать это близко к сердцу. Пройдет несколько недель — и все о том забудут. Уехал он еще и потому, что пережитые события разбудили в нем тоску по токарному станку и по точной работе, где все измеряется в микронах. В профтехучилище его больше влекло к токарному станку, чем к слесарным тискам. В своем первом стихотворении, опубликованном в городской газете, он писал о солнце, что брызжет лучами из металла, когда резец обдирает с него грубый черный панцирь. Ему нравился запах каленой разноцветной стружки. Он всегда напоминал ему о любимой и поныне еде — о картофельных оладьях.
Внезапный отъезд Симона из шахтерского поселка не удивил Таисию. Ей было ясно, что Симон просто вернулся к жене и ребенку. Этим Таисия объясняла его поведение при последней встрече. Он уже в тот раз знал, что в ближайшее время уедет отсюда. Она не держала на него обиды за то, что он скрыл от нее правду. Она понимала: ему тяжело было сказать об отъезде. Он ведь знал, что она любит его. Был ли он влюблен в нее так, как она в него, теперь не так уж важно. Ей не из-за чего страдать. Он не променял ее на другую. Он вернулся к родной жене. Но ее удивило, когда бригадир ремонтной бригады, где до отъезда работал Симон, обратился к ней однажды и спросил, нет ли у нее адреса Симона. Ему пришло письмо от жены. Как ни огорошила новость Таисию, пробудив в ней недоброе чувство к Симону, все же она считала, что письмо не следует держать до тех пор, пока Симон когда-нибудь даст о себе знать, а надо его срочно вернуть, но с припиской на конверте, что Симон Фрейдин давно уже выехал отсюда и никто не знает куда.
Теперь, когда и Таисия не знает и, быть может, никогда не узнает, куда пропал Симон, и ей ясно, что единственной причиной его отъезда была заметка в газете, она уже жалеет, и сильно жалеет, что сразу не сказала Симону, что не она писала ее, просто тот, кто написал, намеренно желая вконец рассорить их, подписался начальной буквой ее имени. Кто мог так поступить? Скорей всего кто-то из тех парней, которые бегали за ней прежде, чем она познакомилась с Симоном и полюбила его.
Больше сюда, в этот шахтерский поселок, письма на имя Симона Фрейдина не приходили.
8
…До широкого двора, откуда много лет тому назад Симон ушел в последний раз, уверенный, что никогда больше туда не вернется, остались считанные шаги. Прошел он их медленней и тяжелей, чем шел до сих пор, несколько раз даже останавливался, словно не хватало у него сил обойти неубранные горы кирпича, руины ближайших домов. Подойдя ко двору с сорванными воротами, Симон снова остановился, входить не торопился. Он выждал несколько минут, отдаляя то мгновение, когда вместо дома, где он, уходя отсюда, оставил Ханеле и
Поначалу Симону и самому показалось странным, что он не слишком удивлен тем, что видит перед собой уцелевший знакомый дом с родными окошками мезонина. Он не очень удивился, должно быть, потому, что где-то в глубине души надеялся на это, иначе, наверное, не поехал бы сюда. На войне, кажется, не было человека, не верившего в чудеса. Разве с ним самим не произошло чуда, когда взрывом мины убило всех четверых солдат, с кем он был в окопе, и лишь его одного, одного из пятерых, даже не задело. Такое везение, видно, бывает и у зданий; везде и всюду руины на руинах, а тут во дворе все уцелело: и дом, и деревья, и забор. Может быть, такое же чудо случилось и с теми, кто жил в этом доме, и сейчас он всех увидит?.. Как обманывал он себя все эти годы, думая, что коль скоро он отец еще троих детей, то в нем погасла тоска по первенцу, по Даниелю. Лишь теперь понимает он, что все эти годы тосковал и по ней, по Ханеле. Ведь не он виноват в том, что произошло тогда между ними. Не он!
Из дома послышался голос, и, кажется, знакомый. Высокий тополь, к которому прислонялся Симон, словно оттолкнул его, и он подошел поближе к крыльцу. Сердце испуганно колотилось. Симон уже протянул было руку к двери, но к щеколде не притронулся. Нет. В дом он не войдет, пока не дождется кого-нибудь оттуда, и он отступил назад под тополь. Он будет стоять вот так, сколько бы ни пришлось.
Наконец дверь отворилась, и из дома вышел мальчик, одних примерно лет с Даниелькой. Но Даниелька был темный, а у этого волосы как из льна. Не успел мальчик сойти с крыльца, а Симон уже был возле него.
— Ты тут живешь? — тихо спросил Фрейдин хриплым голосом, отступая от дома.
Мальчик разглядывал военного, словно хотел найти в нем сходство со своим отцом, пропавшим на войне, чей портрет висел в доме наверху.
— Да, — ответил, задумавшись, мальчик.
— И как тебя зовут?
— Коля. А вас, дяденька, как зовут?
В его вопросе Симон почувствовал таившуюся глубоко в душе детскую надежду, но как ни хотелось ему не отнимать ее, а пришлось:
— Меня зовут Семен. — И тут же добавил: — Фрейдин. Семен Фрейдин. И давно ты тут живешь?
— Все время.
— Все время? А сколько тебе лет?
— Колька!..
Это был тот же голос, что слышался несколько минут назад из дома.
Симон быстро оглянулся. В открытых дверях стояла босоногая женщина в цветастом сарафане без рукавов. Он ее не знал, но, сам не понимая почему, не мог оторвать от нее взгляда.
— Фрейдин? Семен Фрейдин? Сеня?
Неожиданностью для Симона было не то, что он так нежданно-негаданно встретился с Таисией, а то, что встретил ее здесь.
— Сенечка, живой! — И, словно забыв, что рядом стоит ее мальчик, она обняла Симона и несколько раз расцеловалась с ним. — Я почти сразу тебя узнала. Ты мало изменился. Остался таким же красивым и молодым, каким был. Чего мы тут стоим? Входи в дом. Колька, я ведь за чем-то тебя послала. Так иди.
— Твой?
— Да. Старший.
— Очень похож на тебя, — сказал Симон, когда мальчик убежал. — Как ты сюда попала? Насколько я помню, ты не здешняя.
— Мой муж здешний. Не помню, знал ли ты его, Никитина. Алешей его звали. Алексеем Васильевичем. Работал у нас на шахте.
— Вероятно, знал. Прошло ведь столько времени. И давно ты тут живешь?
— Четвертый год… Ой, сколько горя принесла всем война. Мой Алексей в первые же дни ушел на фронт. Один бог знает, жив ли он. За всю войну от него ни слуху ни духу. Ну, а ты что тут делаешь? Приехал искать свою Ханеле?