Избранное
Шрифт:
— Запомнила даже, как ее звали.
— Тебя это удивляет? Конечно, помню, ведь я ее тут разыскивала, у всех про нее спрашивала. Она, видно, эвакуировалась. Если бы я ее нашла, то спасла бы. Мой тесть был когда-то попом. Когда пришли немцы, он снова стал священником. Укрывал у себя в церкви евреев, и твою Ханеле с мальчиком тоже укрыл бы. Славным человеком был он, мой тесть, любил делать людям добро. Не так давно умер. Народу на похоронах было!.. Ну, чего мы тут стоим? Заходи в дом.
По крутым ступенькам витой лестницы она привела его к себе в мезонин.
— Вот тут мы и живем, а под нами еще одна семья. Присаживайся,
— Не надо, Тая, никуда ходить. Я уже завтракал.
— Стесняешься.
— Глупости. Просто я еще не успел проголодаться.
Из комнатушки, где Симон жил, прежде чем стал зятем Бройдо, он перешел в соседнюю большую комнату. Вот тут в углу, чтобы не дуло из окна, стояла кроватка Даниельчика. Казалось, тут с той поры еще хранится теплый запах кулачков Даниеля. Малыш, бывало, всегда, стоило Симону нагнуться над колыбелью, совал их ему в рот и заливался при этом смехом.
— Вот тут спят мои мальцы. Колька и Федька. Федька еще ходит в детский сад.
— Сколько, ты сказала, вы тут живете? Четвертый год?
— Да, скоро уже четыре года, как перебралась я сюда из Донбасса. Там делать было нечего. Когда немец приблизился к Донбассу, мы взорвали шахту, и она не досталась врагу. Мой Алеша воевал на фронте, а я осталась с двумя мальцами. Младшему, Федьке, еще и года не было. Кругом все голодали. Все, что было в доме, продала. А к маме в село не подашься, у нее самой хоть шаром покати. Немец все отобрал, оставил ее голой и босой. У нас поговаривали, коли уж куда подаваться, то в эти края, потому как здесь голод не так еще ощущался. А на деле оказалось далеко не так, как говорили, но все же полегче, чем у нас в Донбассе. За деньги тут хоть что-то можно было раздобыть, и цены тут заламывали не такие бешеные, как там. — Таисия подошла к окошку и закрыла его, будто собиралась доверить Симону тайну и не хотела, чтобы кто-нибудь, кроме него, слышал ее. — Перебралась я сюда не только из-за голода. Надеялась встретить тут тебя. — Понизив голос и отведя глаза, повлажневшие вдруг от слез, добавила: — Я так любила тебя, Сеня.
Симон с нежностью положил ей руку на плечо и коснулся губами поредевших ее волос.
— Я тебя тоже любил, Тая. Не моя вина в том, что…
— Разве я тебя виню? — она отвернулась от окна. Лицо ее сразу помолодело, и Симон увидел перед собой Таисию, какой она запомнилась ему с того далекого утра, когда он познакомился с ней, придя ремонтировать ленту конвейера. — Нет, Сеня, тогда тебе просто казалось, что ты меня любишь. А на самом деле ты любил свою Ханеле. Я была уверена, что вернешься к ней.
— Как я мог к ней вернуться, если еще за несколько лет до войны женился на другой и у нас двое детей, двойняшки, мальчик и девочка.
Чтобы она не подумала о нем еще хуже, чем есть, Симон умолчал о третьем ребенке, о своем сыне, которого еще ни разу не видел и, быть может, никогда не увидит. Немцы убивали, если ты был даже на четверть евреем, а Сервер ведь еврей наполовину… Разве что Найла эвакуировалась с ним. Он, Симон, не вернется домой, пока все не узнает. Кроме ее адреса, в его памяти сохранился еще и бахчисарайский адрес ее матери.
— Я ведь в ту пору не знала, что ты женился на другой. Но я все равно подскочила бы сюда. Успей я чуть раньше, то, наверное, еще застала бы тут твою Ханеле с мальчиком. Я бы спрятала их в церкви у своего тестя или
Но от надежды, которую дала ему Таисия, будто Ханеле с Даниельчиком успели, быть может, выехать, Симон тут же отказался сам:
— Если бы они эвакуировались, то обязательно вернулись бы сюда или, по крайней мере, дали бы о себе знать.
Таисия терять надежду ему не позволяла:
— А может, она написала кому-то из знакомых. Может, написала и сюда, а соседи сказать мне забыли или не захотели. — И, словно только что вспомнив, добавила: — Я слышала, из эвакуации на днях вернулись несколько еврейских семейств. Жить им негде, ты ведь видел, во что превратили город проклятые фашисты, и они поселились в синагоге на Кобещанской улице. Кобещанской улице повезло больше, чем другим. На ней уцелело много домов. И синагога. Ты помнишь, где это?
— Я там не раз ночевал, в той солдатской синагоге.
— Хочешь сразу же пойти туда?
— Конечно. Приехал я ведь ненадолго.
— Где ты остановился?
— Пока нигде. Может быть, сегодня и уеду.
— Как? Хочешь уехать уже сегодня? Мы даже не успели поговорить. Столько лет не виделись, и сразу уезжать. Я тебя не отпущу! Ты ведь еще ничего не рассказал мне о себе. Где ты был? Что делаешь? Куда поедешь отсюда? Мне тоже так много нужно тебе рассказать. Я тебя никуда не пущу. Поживешь это время у меня. Я переберусь к детям, а тебя поселю в этой комнате. Помни, Сеня, я буду ждать тебя.
Уже выйдя во двор, Симон поинтересовался у Таисии:
— Кто живет внизу?
— Ты думаешь, они получили от твоей Ханеле письмо и не ответили? Все, конечно, может быть. Но не верится, не стали бы они скрывать от меня. На всякий случай спрошу у них сегодня, не было ли письма от хозяина дома, в котором мы живем.
9
От солдатской синагоги на Кобещанской улице — красного здания с узкими и закругленными сверху окнами — остался один остов. Внутри почти все обрушилось. При немцах в ней устроили овощную базу. Еще не совсем выветрился кисловато-теплый запах прелого картофеля и гнилой капусты. В открытом ковчеге Завета, с которого были сорваны створки и бархатная завеса, задвинутый в глубину его, как в тайнике, стоял один-единственный свиток торы. Кто-то из вернувшихся привез его с собой. Ему дали его в тамошней синагоге вместе с тремя-четырьмя молитвенниками и книгами Святого писания, которые лежали на дубовом хромоногом столе рядом с буханками хлеба и несколькими луковицами. Пол у налоя и под алтарем был вскрыт, а земля перекопана.
При виде всего этого Симон подумал: если бы евреи предвидели, что немцы станут искать тут спрятанные сокровища, то приготовили бы для них такой клад, что живыми бы они отсюда не ушли.
Отодвинутые подальше от влажных, местами заплесневелых стен, стояли раскладушки, и рядом с ними были свалены чемоданы, узлы, мешки…
Единственным человеком, кого Симон, придя в синагогу, застал в ней, был старенький еврей. Он сидел в темном углу у восточной стены на раскладушке и заглядывал близорукими глазами в молитвенник.