Избранное
Шрифт:
Симон посидел еще немного, покачался влево и вправо и, собравшись с силами, оттолкнулся от скамьи, которая тянула его к себе и ни за что не хотела отпускать.
Входная дверь в общежитие, как обычно, была притворена, но не заперта. Когда тяжелая дверь на страшно тугой пружине захлопнулась за ним, коридор окутала такая темнота, что хоть глаз выколи. Должно быть, лампочка перегорела или кто-то нарочно выкрутил ее. Он уж как-нибудь обойдется и без лампочки. Пятая дверь направо — его. Перебирая обеими руками по стене, Симон наконец до нее добрался. Но дверь изнутри
— Кто там?
Ему показалось, что это женский голос. И, кажется, голос Таисии. Но как тут оказалась Таисия? Пришла мириться?
— Это я. Я, — пропел Симон и навалился на дверь.
Дверь сорвалась с крючка и, открываясь, увлекла за собой Симона.
В комнате поднялся шум и гам. Визги перепуганных девушек разбудили все общежитие. Когда зажгли свет, несколько девушек закричали в один голос:
— Ой, да ведь это Таиськин жених!
— Кто? Этот поэт и художник?
— И музыкант, — подсказал кто-то из коридора.
— Девчата, давайте отведем его в общежитие к Таисье. Пусть полюбуется, какого молодца отхватила.
— Его надо сдать в милицию. Там у него отобьют охоту лазить по ночам по женским общежитиям. А ну, убирайся отсюда! Слышь, ты! Валяй, валяй! — На помощь девушке, которая выталкивала его из темного коридора, пришло еще несколько человек, и, весело покрикивая, они выставили ночного гостя на улицу и заперли за ним входную дверь на засов.
Симон не мог понять, что происходит. Ведь это его общежитие! То же крыльцо, те же окна, те же две беленые бочки с водой на крыше на случай пожара. Почему же его отсюда вытурили? И кто? Какие-то девушки. По соседству с общежитием, где живет Таисия, и в самом деле есть еще одно женское. Но находится оно слева, а он шел направо, к себе. Это ведь его общежитие. Кто дал им право прогонять его отсюда?
Симон изо всех сил навалился на дверь, и раз, и другой, но та не поддавалась.
«Постой-ка, — сказал себе Симон. — Если я пошел направо, откуда взялся тут клуб?»
Симон сделал логический вывод: не иначе, должно быть, как березки, подхватившие его, когда он слетел со ступеней крыльца Таисиного общежития, увели его в противоположную сторону — и он спутал свое общежитие с женским. Ух каким холодом веет от луны, забравшейся на плоскую крышу клуба, в рассеянном ее свете вся кровля словно покрыта инеем.
Тротуар больше не качался у него под ногами, как лодка на волнах, и голова не так уже раскалывалась, но сообразить толком, что с ним сегодня произошло, Симон все еще не мог. Ясно ему было одно: если даже удастся перебежать от одного деревца к другому и удержаться за него, все равно он не доберется к себе, если прежде где-нибудь хоть капельку не поспит.
Холодную скамью под висячими ветвями дерева, которую Симон не так давно покинул, сплошь залило холодной росой, а на нем, Симоне, была всего лишь тонкая рубашка.
Эти девчата, которые выставили его на улицу и заперли дверь на засов, наверняка могут подумать, что он пьян. На самом деле он пьян
Покуда Симон Фрейдин переходил мостовую, устремившись к клубу, его отклонило довольно далеко в сторону.
Вдоль другого тротуара тоже тянулись молодые березки, но Симон уже не прибегал к их помощи. Чтобы не терять равновесия, он просто широко раскидывал руки.
На дверях клуба висел замок. Выходит, не ночует он тут сегодня, этот киномеханик. Под рукой оказалась дощечка, Симон вытащил из нее гвоздь, но он был слишком тонок и не годился для того, чтобы открыть им замок. В поисках более подходящего гвоздя Симон забрел во двор. Из стены под одним из окон торчал крупный гвоздь. Симон, промучившись, вытащил его, не вполне уверенный, что гвоздь подойдет. На всякий случай проверил, нельзя ли открыть окно. Если потянуть на себя хорошенько, оно наверняка подастся. При этом, возможно, полетело бы стекло. Но это его, наверное, не остановило бы, не поддайся ему легко другое окно.
Через несколько минут Фрейдин уже был внутри клуба. Тут было тепло и все тонуло в лунном свете.
Как неопытный наездник, первый раз в жизни пытающийся забраться на спину неоседланной лошади, Симон несколько раз закидывал ногу на край сцены и каждый раз сваливался назад в зрительный зал, покуда не удалось ему наконец туда забраться.
Уже лежа на куче декораций, покрытой скатертью, которую стащил со стола, Симон наткнулся взглядом на открытое пианино в углу сцены. На такое он спокойно смотреть не может. Не может он спокойно смотреть, когда пианино стоит открытым, Как бы ни качался пол у него под ногами и как бы ни плыло все у него перед глазами, он должен туда добраться и опустить крышку.
Когда Симон добрался до пианино, оно его уже не отпустило. Пальцы пробежались по клавишам. Не успев закончить одну песню, он начинал играть другую, третью, распевая при этом во весь голос.
С улицы несколько раз стучали и в дверь, и в окна, но Фрейдин не слышал.
Он играл и пел, а посреди одной веселой песни вдруг расплакался и не мог успокоиться. Ему казалось, что никогда в жизни он еще так горько не плакал…
Был уже ясный день, когда Фрейдин проснулся и неожиданно увидел, что лежит на железной койке в просторной комнате с зарешеченными окнами.
После того как Симона продержали в милиции несколько суток за то, что ночью ворвался в женское общежитие, и за то, что залез через окно в клуб и громкой игрой на пианино и пением, слышным на ближайших улицах, не давал людям спать, его поведение обсуждалось и в комсомольской ячейке. Его чуть не исключили из комсомола.
Но против того, чтобы вынести ему строгий выговор, никто руки не поднял.
Вскоре о нем появилась заметка в республиканской комсомольской газете, той самой газете, где не один раз уже публиковались его стихи.