ИЗБРАННОЕ
Шрифт:
Спасение
Телефон, как всегда, зазвонил неожиданно. -Судья Ельников слушает. -Ну, здравствуй Сережа. – зарокотал в трубке знакомый басок. -Что-то ты совсем подзабыл старого приятеля. -Так ведь дел вон сколько, сам знаешь, вот и некогда. -Дела, это конечно важно. Вот и я тебе по делу звоню. Сергей Борисович невольно поморщился. Он очень хорошо знал того, кто сейчас звонил ему и потому отчетливо понимал, для чего и по какому делу он звонит. Тем не менее, подавив легкое недовольство, он добавил в голос душевности и спросил: -Чем могу быть Вам полезным? -Вот именно, полезным, - в трубке послышался довольный смешок. –Пост у тебя хороший, и пользы от него много. Дело по сбитым женщинам 33 у тебя в производстве находится? -У меня. -Тебе хорошо известно, кто водитель и что она значит для нашей с тобой партии? -Вообще-то, по закону о статусе судей… -Знаю-знаю, но мы с тобой не первый год друг друга знаем, можно сказать, одной веревочкой связаны, свои люди, и можем не кобениться выспренней риторикой. Слова мы для тупого электората оставим, им это приятно. А вот ты хорошо знаешь, кому ты обязан своим постом, положением твоего сына, да и в конечном итоге, счетом в банке. Понимаю, что неприятно выслушивать, но… Последовала многозначительная пауза. Сергей Борисович понимал, что от него не ждут моментального ответа, правила аппаратных игр им были хорошо усвоены. Но вот, так сказать, стратегическое направление дела он должен был определить как можно скорее. -Я все прекрасно понимаю, - начал он, добавив, насколько возможно, искреннего тепла и дружелюбности в свой голос. – Но существуют определенные процессуальные нормы, обходить которые, к моему сожалению, мы не можем. Тем не менее, я сделаю все, что в моих силах. -Слова не мальчика, но мужа. – похвалил его голос. –Надеюсь, что благоприятное решение не займет у вас много времени? -Сделаю все возможное, - пообещал Сергей Борисович. -Ждем результата. После чего на другом конце провода положили трубку. Сергей Борисович вздохнул и придвинул к себе дело. Суть дела была весьма простой – водительница не справилась с управлением и выехав на тротуар сбила трех пешеходов, отчего один из них скончался на месте, а остальные получили травмы средней тяжести. Будь на ме6сте водителя обычный рядовой гражданин, то все решилось бы в несколько дней, и разнесчастный водила уехал бы в места не столь отдаленные. Однако, ситуация осложнялась тем, что водителем машины была дочь одного из местных функционеров. Да и сама девушка принимала активное участие в деятельности правящей партии. Выхода, по крайней мере, в замках законности, не было. И потому Сергей Борисович ломал голову в поисках нужного партии решения. Он еще раз перелистал дело и не смог найти ни одной зацепки. Он закрыл папку и откинулся в кресле. Тем не менее, что-то надо было делать. Но что? Прикрыв глаза, он снова и снова прокручивал в голове детали дела. Если бы не видеозапись, тогда можно было бы…Видеозапись! Вот он выход! Сергей Борисович вскочил, вытащил из пакета кассету с записями и вставил ее в проектор. И вновь перед его глазами пронеслась картина трагедии. Но теперь он смотрел на нее не глазами беспристрастного судьи, а глазами человека, от которого зависела дальнейшая судьба симпатичной девушки. Он снова и снова прокручивал пленку, пока не понял, что именно может ей помочь, после чего снял трубку и позвонил следователю. Ему не понадобилось много времени, чтобы убедить своего собеседника - в конце концов, не первый раз так бывало – в необходимости пересмотра обвинительного заключения, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами… Прошло всего два месяца и районный суд вынес решение, что водитель машины не могла избежать наезда по причине другой машины, не установленной следствием, которая отбросила машину свидетельницы на тротуар. В связи с этим, свидетельница освобождается от уголовной ответственности по отсутствию состава преступления, а потерпевшим отказывается в удовлетворении иска о возмещении ущерба до момента поимки истинного виновника инцидента…
Два памятника
Политическим крысам, проституткам
и переписчикам истории посвящается…
***
Политическим крысам, проституткам и переписчикам истории посвящается… *** Лето 1937 года выдалось на Украине жарким и довольно засушливым. Потому бригаде Петра Коваля приходилось сидеть за баранками своих автомобилей от зари до зари, чтобы доставлять воду для поливки посевов и готовки еды на полевых станах. Но, как и каждый труд, как бы ни огромен и тяжек он ни был, он тоже подошел к концу и результаты
бесконечных усилий уже зримо и четко виднелись золотыми полновесными колосьями на бескрайних просторах полей колхоза «Красный путь». Страда была в полном разгаре и теперь машины возили не воду, а собранное умелыми и заботливыми руками зерно, которое означало не только извечную потребность человека в хлебе, но и возможность заработать некое количество трудодней, а значит, даст возможность купить новые сапоги, новую книгу, или просто съездить в райцентр, посидеть в кинотеатре и провести вечер в каком-нибудь ресторане или бильярдной. Потому ни Петра, ни кого другого в бригаде просить или упрашивать не приходилось – люди сами понимали, что каждая капля пота, каждое движение баранки автомобиля это их хлеб насущный во всех смыслах этого слова. От того и видели их дома лишь только ночью, да и то не во всякую, поскольку порой легче было заночевать на стане, выгадав лишние 30-40 минут на сон. Но сегодня Петр решил все же съездить домой. Последний рейс до элеватора пролетел в одно мгновение и Петр уже видел себя дома, предвкушал, как его жена Оксана начнет хлопотать, собирая на стол, дети выбегут из своей комнаты и повиснут, как всегда, на его широких плечах. А он, степенно и несуетливо подойдет к своей милой Оксанке, и обнимет ее, слегка щекоча усами ее румяные щечки. Мысли о предстоящей встрече настолько его увлекли, что он чуть не проворонил своротку до села. Пришлось только сдать назад, метров на двадцать. Когда до села оставалось километра полтора, фары машины высветили на дороге фигуру одиноко бредущего человека. Тот, обернувшись на свет фар, остановился и поднял руку. Поравнявшись с ним, Петр остановил машину и узнал в путнике Степана Бутко, одного из немногих единоличников, которые еще остались на селе. Несмотря на свои почти полные 60 лет, он все еще был полон сил и, к тому же, обладал острым крестьянским умом. В годы гражданской войны он пропал из села, вернувшись только в конце 1923 года. Ходили слухи, что он воевал в армии Деникина, а после его разгрома какое-то время состоял в банде атамана Чуба, но доказательств этому не нашлось, и потому все разговоры, о его якобы белогвардейском и бандитском прошлом, понемногу поутихли. Сам же Степан о том периоде жизни говорил неохотно, ссылаясь на то, что всю войну спасался от красных и белых, бегая по глухим хуторам. Все последующие годы он жил обособленно, ни с кем не сходясь, и никого
– Как-никак, а это твой дом. Только теперь Федор осознал, насколько он был виноват, что приехал сюда впервые за столько лет, начиная с того проклятого тридцать седьмого года, когда его мать была вынуждена уехать из села, захватив с собой его и младшую сестренку. В его голове ожили воспоминания давно позабытого детства, он четко осознал, что все эти годы он сознательно загонял их в глубь сознания, пытался вытравить их из своей памяти, чтобы не бередить свою душу. И осознание своей вины все сильнее жгло его душу. Ему снова захотелось заплакать, как это случилось возле родного дома, но слезы почему-то не шли, и он, тяжело и надрывно вздохнув, вполголоса выругался, сам не зная на кого. -Ну, вот мы и приехали. – раздался голос Дмитрия и Федор с облегчением вынырнул из тягостных дум своих. Зайдя в хату, он почувствовал, что наконец-то он очутился дома, как ни странно это могло бы показаться. Может, это сказалась долгая и утомительная дорога, а может он действительно приехал домой, после долгих лет ссылки. Да, именно ссылки, поскольку, не смотря на довольно благополучную жизнь после их отъезда из родного села, иначе как ссылкой их жизнь назвать было нельзя. После шумного застолья ему постелили в главной комнате и лежа на кровати, Федор долго ворочался, прежде чем уснуть. Утром следующего дня они отправились на центральную площадь, где под звуки оркестра и переливчатый горох речей, покрывающее памятник покрывало слетело, и взору Федора предстала изваянная из черного гранита плита, где под славным трезубцем золотыми буквами были выбиты имена сельчан, погибших в годы репрессий. С нескрываемой гордостью он прочел и имя своего отца, которое шло третьим в списке. Он даже невольно прослезился, машинально отметив про себя, что стал слишком сентиментальным за последние два дня. Но, украдкой оглядевшись вокруг, он заметил, что большинство окружавших его людей не скрывали своих слез. Стайка детишек возложила к основанию памятника цветы и наступила торжественная тишина. Она была настолько ощутимой, что казалось, само время остановилось и вот-вот покатится вспять. Пауза явно затягивалась, и собравшиеся начали неловко переминаться с ноги на ногу, совсем не зная, как и что делать дальше. Тишину нарушил зрелый мужчина в дорогом пальто, который сдернув с головы шапку, подошел к памятнику и хорошо поставленным голосом произнес длинный монолог, в котором яростно проклял проклятых москалей и их большевистских прихвостней, которые в годы сталинской диктатуры убивали лучших представителей украинского народа. Вслед за ним выступили еще два или три человека, приехавших на это знаменательное событие и митинг был закрыт. Люди начали постепенно расходиться, на площади послышался приглушенный смех, тут и там пошли разговоры, и жизнь начала входить в привычную колею. -Ну, вот и свершилось! – растроганно прошептал рядом стоящий Дмитрий. Федор искоса взглянул на него, и отчего-то поморщился, словно почувствовав какую-то фальшь. А Дмитрий, ничего не замечая, восторженно продолжал смотреть на памятник, словно завороженный. И только когда на площади не осталось почти никого, он надел шапку, и они отправились обратно. -Что теперь думаешь делать? – спросил Дмитрий самым обыденным голосом, как будто бы переключившись на очередной канал. Федор неопределенно пожал плечами, поскольку и сам не знал, что делать дальше. Оставаться в селе ему почему-то больше не хотелось, но и уехать сразу же, было бы не совсем прилично. Поэтому, он невнятно выдавил из себя нечто сумбурное, словно пытаясь оправдаться перед Дмитрием и самим собой. -Понимаю, дом есть дом. Но, по крайней мере, память отца своего освятил, теперь знать будешь, что не забыто ничто и никто. Сборы в обратную дорогу были недолгими, и само собой, не обошлось без очередного застолья, песен, торжественных речей и приглашений приехать на следующий год уже вместе с детьми и женой. Обратно в город Дмитрий повез его по другой дороге, обещая показать нечто интересное. И когда они выехали из села, он хитро подмигнул Федору и указав рукой на какой-то хлам, сказал: -Видишь, вон там посреди всякой рухляди бетонюка валяется? Не хочешь посмотреть? -Ну и что там такого интересного может быть? -Пошли-пошли, не пожалеешь. И Дмитрий почти силком потащил Федора за собой. -А с того, что сюда, на эту свалку, мы памятник большевистским палачам утащили. Сейчас сам увидишь. А на памятнике этом, между прочим, имя Столярова выбито. А ведь именно он твоего отца да моего дядьку порешил, это он сгубил столько невинных душ, что от одной этой мысли страшно становится. И он показал на бетонную стелу, которая сломанной стрелой лежала посреди ржавых банок, полусгнивших листьев и осколков бутылок. На некоторых местах стелы были написаны матерные слова, а на верхушке была даже намалевана свастика. -Зато теперь именно тут, в помойной гнили, его имени самое место. При этих словах он пнул памятник сапогом и бешено сплюнул. После чего расстегнул ширинку и начал мочиться на памятник, злобно ухмыляясь. Федор невольно отвернулся, но ничего не сказал. -Вот так! Вот так, получай!
– слышалось глухое, полное злобы бормотание Дмитрия, который, словно бы вошел в раж, и никак не мог успокоиться. Но все же, его вспышка прошла и они вернулись к машине. До самого вокзала они молчали, ощутив внезапно появившуюся между ними пропасть. На привокзальной площади Дмитрий быстро попрощался, и, сославшись на неотложные дела, уехал. Федор почувствовал облегчение и вошел в зал ожидания. До поезда оставалось совсем немного, примерно два часа, и он решил скоротать это время в ресторане за рюмкой водки и почитать местную газетку, чтобы уж совсем скучно не было. Зайдя внутрь, он с удовольствием отметил, что народу почти не было, поскольку ему совсем не хотелось с кем-то разговаривать. Почти сразу же к нему подошла официантка, немолодая женщина с вызывающе накрашенными губами. Сделав нехитрый выбор, он развернул газету и почти сразу в глаза бросился выделенный жирными буквами заголовок – «Памятники воюют между собой». Он начал лениво и рассеянно читать и вдруг его словно подбросило, поскольку в статье мелькнула фамилия Столярова. Федор резко встрепенулся и уже внимательно. Стараясь вникать в каждое слово, стал читать статью с самого начала. Автор статьи писал о том, что в селе Рождественском, бывшем колхозе «Красный путь», был поставлен памятник жертвам репрессий как раз на том самом месте, где раньше стоял памятник бойцам и командирам Красной армии. Особое внимание журналист обратил на имя Столярова, который, будучи заместителем начальника местного НКВД, на окраине села с пятью бойцами лично защищал отход беженцев и погиб в неравном бою, своею жизнью дав возможность спастись отходившим на восток женщинам и детям. Федор отложил газету и перед его глазами отчетливо, словно на фотографическом снимке, возникла картина Дмитрия, мочившегося на памятник. Его руки затвердели, сжавшись в кулаки, и ему стало неизмеримо стыдно. Было стыдно перед самим собой, перед своим отцом, перед всеми теми, чьи имена были брошены на поругание среди грязи и мусора на околице.
*** …Суди, Господи, не по делам нашим, а по милосердию Твоему…
Про зонтик и пять рублей
Вечер удался. Было все, или почти все, чего только могла пожелать душа – хорошая компания, красивый стол, легкая ненавязчивая музыка и, конечно же, полное отсутствие особей мужеска пола, которые просто не могут понять, что их общество не всегда желательно, особенно в такой день. Нет, это был не праздник и не чей-то день рождения, или еще какое-нибудь выдающееся событие, поскольку в таком случае присутствие парочки мужчин стало бы просто-напросто насущной необходимостью. А сегодня… сегодня день женщин, и потому на душе у Маринки было особенно тепло и радостно. И что из того, что не было ни одного маломальского повода сходить в гости к лучшей подруге ? Да и вообще, разве столь необходимо наличие чего-то такого, чтобы посидеть в приличном заведении, или у где-нибудь на природе, или, как уже было сказано, у подруги. живем-то всего один раз, а значит надо пользоваться первой же возможностью и брать от жизни то, что можно взять. Вот так-то, дорогие дамы и господа, ничего не поделаешь и с этим не поспоришь, хотя…не об этом речь, а…впрочем, лучше вернуться, а то можно пропустить самое интересное. Итак, хотя пролог и несколько затянулся, тем не менее, мы не опоздали, поскольку Маринка только-только подошла к остановке и принялась ловить машину. А почему бы нет ? Если вечер был столь прекрасен, то почему бы и не побаловать себя поездкой на машине ? Чем тащиться в душный июльский вечер в битком набитом транспорте, уж лучше прокатиться, да с ветерком, для полного, так сказать, решпекта и удовольствия. Но словно в отместку за что-то, а может в виде компенсации, согласно пресловутому закону подлости, все машины, словно сговорившись, проносились мимо, не обращая ни малейшего внимания на поднятую руку. В душе было шевельнулась легкая обида, но Маринка весело и беззаботно рассмеялась и облачко печали и раздражения мгновенно растаяло в звуках смеха, словно его и не было. Уж слишком хорош был вечер, чтобы такие мелочи могли его испортить. К тому же торопиться было некуда. Другое дело, если бы дома ждали семеро по лавкам, да свекровка больная, да еще Бог знает что, а так…Андрюха в ночную смену, ребенок у матери, а значит, куда спешить прелестной даме ? Кто знает, сколько еще бы Маринка простояла в тщетных усилиях поймать такси, если бы над ней не сжалился молодой парень ( вот только откуда ему было знать, что никто и ничто не могло испортить этот вечер), который отделился от оживленной компании, и участливо поинтересовался: -Что, девушка, никто не желает помочь прекрасной даме ? Маринка удивленно посмотрела на него и спросила сладким, почти елейным голосом: -А вам, любезный, с этого какая корысть ? -Ну, помочь хотел… - слегка стушевался парень. -Да ну ? – обрадовалась Маринка, но в тоне ее голоса явно слышался сарказм. –И даже, как я полагаю, безвозмездно, в смысле при полном наличии отсутствия платы как в денежном, так и в натуральном эквиваленте ? -В принципе… - замялся парень. –Я имею в виду… -Ладно, не паникуйте, батенька, – успокоила его Маринка. –Даром сейчас только лохов разводят, чтоб умным деньги зарабатывать можно было. До Химмаша сотки хватит? -Сотка ? задумался парень. –О кей, договорились. Прошу в лимузин. -Боже мой ! – притворно простонала Маринка, увидев как парень указал на припаркованную недалеко «шестерку». –И это вы называете лимузином ? -Зато бегает не плохо, не то что иные иномарки.- обиженно протянул парень. –Я свою тачку ни на какую другую ни за что не променяю. -Да ладно ты, не обижайся. Это я так просто, не со зла. Замяли ? -Замяли, - облегченно протянул парень, явно довольный тем, что машину его оценили по достоинству. Хотя, может быть, и не совсем так, но ему явно хотелось в это верить. В завязавшийся было разговор вдруг вклинилась заливистая трель сотового телефона. Парень, явно суетясь, выхватил трубку и даже не глядя. Кто звонит, нажал кнопку сброса. -Друзья звонят, - объяснил он, слегка повернувшись к Маринке. – Беспокоятся. -Да-а ? Что же они так-то ? Я не кусаюсь и не царапаюсь. Скорее наоборот – мягкая и пушистая. -Не в этом смысле. Переживают за меня, понимаешь. Все ждут, что я с кем-нибудь познакомлюсь. Не успеешь с другом встретиться, как тут же начинается – завел я себе девушку или нет. -Заводят, вообще-то, собак и кошек. В крайнем случае, вшей. А с девушкой знакомятся. -Извините, я не имел вас в иду, то есть я…-стушевался парень. –Друзья у меня так всегда говорят. -Да ладно, чего уж там. Не стоит оправдываться, тем более что вам это не идет. -А я не оправдываюсь, - обиделся парень и на некоторое время замолчал. Но продержавшись в тишине пару минут, он снова повернулся к Маринке. -А вы знаете, можно машину мою и хаять, чего уж там – «шестерка», не иномарка и не 99-я даже. Но для меня лучше ее нет. И представляете – взял за полцены, конечно, повозиться пришлось, пока до ума не довел, зато ни хлопот, ни забот. -Так, что вы там насчет карбюратора ? -Какой карбюратор ? – удивился парень. –Я ни о каком карбюраторе не говорил. -Темнота, рекламу смотреть почаще надо. Особенно ту, что про «Рондо». Парень обиженно хмыкнул и снова замолчал. Тем временем машина приблизилась к самому дому. Маринка открыла сумку и достала кошелек. Пересчитав купюры, она обнаружила, что мелких купюр было всего девять, а из крупных в наличии были только тысячные. Ну и ко всему этому пятирублевик. -Скажите, сдача у вас с тысячи найдется ? -Нет, я же не обменный пункт, - буркнул парень и тут же резко повернулся. –А что, не хватает что ли? Маринка удивленно посмотрела на него, даже и не зная что сказать на это. Подобной реакции на простейший до примитива вопрос она явно не ожидала. -В таком случае, остановите возле киоска, я разменяю. Это не трудно, я полагаю. Да и не хватает-то всего пяти рублей. -Пять рублей тоже деньги, - глубокомысленно, и словно возражая, произнес парень. –Надо было заранее позаботиться. Ну да ладно. Где тут у вас ближайший ларек? И знаете что еще? Оставьте, пожалуйста, свою сумочку. -Зачем? – удивилась Маринка. –Я что, похожа на кидалу, да еще на целых пять рублей ? -На всякий случай. Мало ли что бывает. -Боитесь, любезный. Теперь в голосе Маринки четко слышалась еле скрытая ирония, но парень явно не замечал этого, поскольку все помыслы его сконцентрировались на более важной, по его мнению, проблеме. -Доверяй, но проверяй, - веско сказал он. –Зря, что ли, наши предки эту поговорку выдумали ? Да и где гарантия, что вы вернетесь с деньгами ? -Хорошо-хорошо, не волнуйтесь. Оставлю я вам что-нибудь. Только не сумочку, а, пожалуй, зонтик. Подойдет, нет ? Я думаю, зонтик явно стоит пяти рублей. Парень придирчиво осмотрел на зонтик и кивнул в виде согласия. Маринка ничего больше не сказала, а просто вышла из машины. Через пару минут ону вернулась и так же молча высыпала в протянутую ладонь горку мелочи, подождала, пока он не пересчитает все до единой копейки, после чего взяла свой зонтик и сделала несколько шагов. Но затем, остановилась и вернулась. Парень еще не успел уехать, и был в явном недоумении, когда увидел возле своего окна Маринку. Маринка же изящным жестом поправила прическу, нагнулась и произнесла фразу, достойную мастистого писателя : -Будьте столь любезны, чтобы передать своим друзьям то, что у них просто не может быть причин для беспокойства о вашей жизни. Отныне любой из них может не мучить себя и быть спокойным за вас – девушки у вас никогда не будет.
Незабываемые русские впечатления
Если славный стольный град Москва еще хоть как-то известен лицам иностранного подданства, ну и плюс к ней Ленинград или Киев, то славный город Свердловск звучит для них как учебник по ядерной физике или квантовой механике членам племени мумба-юмба. Однако, пресловутый угар перестройки открыл завесу таинственности и запрета над третьей столицей и в 1989 году первые ласточки, в виде граждан иных стран, начали прибывать на Урал для ознакомления с городом, который ассоциировался ранее с грозным и темным для импортного понимания словом Сибирь. И пусть Сибирь тут ни при чем, поскольку и о Сибири люди забугорного происхождения только краем уха слыхали – в виде того, что все там ходят в ватниках, а кофемолка для тамошних аборигенов вообще дело немыслимое и покрытое таинственным мраком, - но поскольку Урал вообще оказывался тайной за семью печатями, то, спускаясь с трапа самолета или подножки международного вагона, они тут же начинали боязливо оглядываться, пытаясь обнаружить, не скрываются ли где вездесущие агенты КГБ, и не кинется ли на них стая белых медведей, которые, согласно достоверным сведениям, полученных из газет, телевидения и радио, просто обязаны бродить стаями по запорошенным вечным снегом узким и затемненным улочкам. Со временем страхи проходили, на смену им появлялось робкое любопытство, которое, в свою очередь, сменялось искренним интересом. Стаи медведей канули в Лету, агенты КГБ переквалифицировались во вполне симпатичных и не таких уж страшных людей, с которыми, как оказалось, порой приятно иметь дело. Но душа… загадочная русская душа так и осталась подернутой завесой непостижимости. И повалил люд заморский хлебнуть не медведей, которых и в Америках с Европами хоть завались, а впечатлений. И причем таких, каких не сыщешь ни в каком другом уголке земного шара. И возвратившись домой они взахлеб рассказывали родственникам, друзьям и коллегам как это «колоссаль» и «отшень харрашоу, тфою мат». И если по-европейски выглядевшие супермаркеты и офисные здания с русским колоритом еще как-то находили свое объяснение в иностранной мове, то все, что касается русской души, не находило никаких слов. И как бы ни был богат и велик английский, немецкий или еще какой-нибудь язык, впечатление от русской души укладывалось лишь в восторженное «О-о!», либо в недоуменное «Э?». Наслушавшись столь многозначительных откликов, какой-нибудь наивный и простодушный американец или француз мчался в Россию за своими «О- о!» и «водка, валенки, тульский самовар». И вот однажды, знакомый одного знакомого пригласил друга того самого друга… думаю, что нет нужды объяснять, как «загадочная русская душа» может пригласить первого встречного-поперечного погостить у него денек-другой.
– И личность снова зашлась ядовитым, полным нескрываемого злорадства смехом. Дмитрий, кряхтя и охая, попробовал присесть, навалившись на стенку мусорного бака, и когда это удалось, со страхом и ненавистью взглянул на толпу неряшливых и безобразных недочеловеков. А те, вдоволь посмеявшись, снова вернулись к исследованию содержимого мусорки. Лишь один из них, подойдя к Дмитрию, пристально оглядел его, и вдруг, резко нагнувшись, ловко зашарил по карманам испачканного, но тем не мене, не потерявшего лоск костюма. -Слушай, ты, - не выдержал Дмитрий, - оставь мои карманы в покое, скотина! А не то я тебя… -Че ты меня? – прервал его бомж и нагнулся над Дмитрием. –Че ты сделаешь, дядя? -Да ты хоть знаешь, кто я? Да я тебя в клочки порву, мразь мусорная! – задохнулся праведным гневом Дмитрий и даже сделал попытку встать, но боль в пояснице свалила его в обратное положение. От обиды он даже заплакал, ведь его, ведущего специалиста по компьютерным технологиям и сетям, посмела унижать какая-то необразованная и не имеющая права называться человеком скотина. А бомж, как и положено асоциальной и недалекой личности, издевательски ухмыльнулся и высморкался, явно пытаясь попасть в свою жертву, но промахнулся. Затем, насладившись зрелищем, присоединился к толпе своих сотоварищей. * * * Через несколько дней Дмитрий, почти оправившийся от ужасного нервного потрясения и нечеловеческого унижения, ехал к заказчику, как вдруг, недалеко от обочины увидел одинокого бомжа, увлеченно исследовавшего содержимое мусорных мешков. Сердце захолонуло волной пережитого, и нога сама нажала на тормоз. Выйдя из машины, Дмитрий воровато оглянулся и с радостью отметил, что дорога была пустынна, и кроме них двоих, никого не было. И тогда, отбросив всяческие колебания, он подбежал к бомжу, резким толчком повалил его на землю и начал пинать, вымещая на нем всю свою боль, все унижение, весь свой пережитый страх. С каждым ударом он почти физически ощущал, как его собственное унижение исчезает прочь. Осознание собственного превосходства пьянило и бодрило, и даже страх того, что он может убить это животное, отступил перед чувством справедливого возмездия. Наконец, он устал и брезгливо оглядев дело своих рук, или вернее, ног, вернулся к машине. Там Дмитрий достал слегка дрожащими пальцами сигарету и нервно затянулся. Несколько глубоких затяжек и равновесие вернулось. Не глядя, Дмитрий включил зажигание, выжал сцепление и тронулся с места, одновременно с этим включив проигрыватель. В окно полилась веселая песня и Дмитрий улыбнулся. Мир снова стал безопасным и привычным. Status quo был восстановлен…
Котёнок
Шел дождь. Впрочем, по большому счету, сыпавшуюся с неба водяную пыль не то, что дождем, даже моросящим явлением совсем нельзя было назвать. И кроме мерзкого ощущения, данное явление не вызывало абсолютно ничего. Потому, спешащий по своим обыденным насущным делам люд, внимания на это почти не обращал, если не считать привычных со стороны сильной половины человечества матерков, да приглушенного негодования на растекающуюся косметику со стороны слабого пола. Но утверждать, что летящая по приказанию небесной канцелярии противная водяная взвесь портила все и вся, было бы абсолютным пренебрежением к истине, поскольку для части человечества у гастронома номер восемь, сие погодное недоразумение не имело никакого значения. Во-первых, день был пятничный, то есть народ имел полное право расслабиться и отдохнуть по- человечески, а во-вторых, на основном кормильце доброй половины городка выдали зарплату, что по своему значению превосходило все иные события вселенского масштаба, включая чемпионат по футболу или внеочередные выборы президента. В общем, возле гастронома народ радовался и веселился, не смотря ни на что. Они сновали вдоль гастронома, юркали внутрь и через некоторое время выходили оттуда, отягощенные солидным запасом крепкого напитка, которого по самым скромным подсчетам, должно было помочь им пережить не только пятничную радость, но и субботний мрак похмелья. А возле крыльца сидел неизвестно когда и откуда появившийся котенок, совсем маленький, не более двух или трех месяцев отроду. Его грустные глаза были полны печальной покорности судьбе, и даже его слипшийся мокрый хвостик уже не вздрагивал жалобно, когда на него сверху падала увесистая капля. Козырек над крыльцом магазина был очень мал, и его совсем не хватало, чтобы защитить котенка даже от мелкой водяной сыпи. Идти же в поисках какого-то иного убежища у него явно не было ни сил, ни желания. Изредка он широко зевал, пытаясь мяукать, но все, что он мог извлечь из себя, больше напоминало тихий шелест и скрип. А мимо него мелькали ноги равнодушных ко всему, кроме своих собственных забот, людей. Уставший, дрожащий от каждой водяной пылинки, котенок в конце концов улегся на скользкую и мокрую землю, и свернулся в клубочек, пытаясь хоть таким способом сохранить остатки тепла в своем тщедушном тельце. И вдруг, чья-то горячая и сильная рука подняла его в воздух, довольно бесцеремонно встряхнув. Одновременно в его моментом прижавшиеся ушки полился громкий, прокуренный до хрипоты, голос: -Ишь ты, бедолага! Что ты тут мокнешь то? Котенок робко открыл глаза и посмотрел на обладателя поднявшей его руки. Рука, как оказалось, принадлежала совсем не великану, а всего- навсего мужичку, ростом не более метра с кепкой. Но для котенка даже эта высота оказалась ужасной, и потому он жалобно мяукнул, что вызвало смех у мужичка. Но при этом он перестал держать его на весу, а прижал к своей куртке, вкусно пахнущей хлебом и еще чем-то душистым. И глубоко вздохнув, котенок исполнился чувства самой глубокой благодарности, выразить которую в полной мере он был не в силах, а потому просто прижался к куртке еще сильнее и доверчиво лизнул державшую его руку. -Эх ты, бедолага, - снова повторил мужичок и оглянулся вокруг, словно что- то выискивая. –Как же ты попал-то сюда? Котенок же ничего не отвечал, лишь все больше согреваясь в блаженном тепле человеческой руки. -Куда ж тебя девать, а? – Снова задал риторический вопрос мужичок и почесал затылок рукой, которая будучи отягощенной внушительным пакетом, все же могла называться относительно свободной. В душе его зрела дилемма, разрешить которую он был почти не в силах. Нести домой неизвестно какого котенка он, конечно же, не мог. Но и бросить на произвол судьбы маленькое беззащитное существо, тоже не представлялось ему возможным. Досадливо и приглушенно матерясь, он медленно пошел в направлении своего дома, не выпуская при этом пригревшийся на его ладони живой комочек. Наконец, дошел до подъезда, открыл дверь и поднявшись на свою площадку, опустил котенка возле батареи, и слегка отведя глаза, покрошил рядом немного хлеба. После чего потрепал его по шерстке и поднялся к своей двери. Котенок смотрел ему вслед, пока тот не скрылся, и только тогда начал осторожно есть. Доев все без остатка, он вздохнул и лег, пытаясь лечь не слишком далеко и не слишком близко от батареи. Вскоре его шерстка высохла и он сладко зевнув, заснул… А на улице шел дождь…
Слава русской словесности
Ты один мну пАддержка и Апора, о мАгуччий олбанский английский язык! Не будь тибя – как не впасть в Атчаяние при виде всиво, што совершается дома? Но низзя верить, штоб такой язык не был дан великому пиплу! Аффтар Иван Тургенев жжот…
Мелодичный голос из динамика мягко возвестил: -Уважаемые дамы и господа! Кароче, возле ресепшена собираются мерчендайзеры, мейкеры, манагеры и промоутеры для брифинга после кофе- брейка. Остальных креативщиков, включая трейдеров, офис-менеджеров, спичрайтеров и визажистов, после прохождения мониторинга у секьюрити и чекинга дресс-кода, кароче, просим подойти к бутику номер один, где вас встретит представитель омбудсмена нашего края. Толпа молодых взбудораженных людей дружно разделилась на два потока, хлынувших по своим точкам назначения. Чувствовалось, что предстоящие мероприятия были для них далеко не первыми, по крайней мере, для большинства из них. Некоторые обменивались дружественными рукопожатиями, восклицали – «О-о! Да ты красавчег!», «это просто зачотный отжыг» или «Ну ваще, ты жжошь!» Судя по всему, скука сегодня явно не предусматривалась. Самая колоритная картина образовалась возле стойки администратора, где собравшихся приветствовал речью вышколенный, изящно одетый по последней моде мужчина средних лет: -Фсем превед! Йа кароче надейусь, што вам панравицца наше зачетнае мероприйатие па развитийу маркетинговых исследований в опласти препадаванийа гуманитарных дисциплинчег, включайа филологийу, русский йазыг и, кароче, литературу. Мну, как дипутату, просто ваще нравицца такая агромная работа по совершенствованию нашего отвязного русского йазыка, где астался такой агромный пласт для нашей совместной деятельности. Так что, пиплы, кароче сникерснем и рванем дружно! В ответ раздались бурные аплодисменты. Речь пришлась толпе явно по вкусу, и сразу почувствовалась родственная связь между всеми, кто там был. По рукам пошли банки попкорна, челюсти присутствующих дружно впихнули в себя жевательные резинки, и аура непревзойденного по своей мощи мероприятия невидимой вуалью начала растекаться по холлу, проникая в сознание находившегося там народа. Дежурные улыбки в стиле “keep smiling” придавали неповторимый колорит. Стандартные рукопожатия, однотипные фразы, обворожительная фальшивость обещаний и заявлений, все, абсолютно все, было до боли знакомым, и даже приветственный транспарант казался вытащенным из пыльного запасника, если бы не выведенная огромными жирными цифрами дата. Но никто из присутствующих даже не замечал этого, всех поглотила бездна ненужной суеты. А в стороне от всего этого, захлебываясь от восторга, очередной стандартный журналист стереотипными фразами описывал “величайшие достижения, которые будут иметь непревзойденное значение для будущего развития страны под мудрым руководством единственной правильной партии нашей Родины”… Да уж, воистину, русский йазык жывет и развиваецца…
Волк
Хрусткий, обжигающий мороз нещадно кусал пальцы, но, наткнувшись на плотную кожу перчаток, вдруг передумал и попытался забраться под наглухо застегнутую лыжную куртку. Но та не думала сдаваться и тогда мороз позвал своего давнего союзника – крепкий пронизывающий ветер. Но даже ветер не помог – тщетно метались они вокруг, надеясь найти малюсенькую брешь, и тщетно, в коварной ярости, внезапно бросали свои колючие морозные иглы в облачка легкого, почти невесомого пара, ритмично вылетавших изо рта бегущего человека… Ну а человек не замечал ничего. И хотя шел уже второй час непрерывной гонки, человек, казалось, даже не думал снижать свой темп. Выглядело совсем наоборот – раскрасневшееся лицо и блестящие глаза говорили о том, что и мороз, и ветер, и бег были неотъемлемой частью удовольствия; удовольствия и радости, которых не получишь в пыли и копоти больших городов. Нет, нельзя сказать, что Леха был ненавистником городов. Он любил свой город и не мог представить своей жизни без извечной суеты и гомона, присущих городской повседневной жизни. Но при этом жила в нем вторая половина, толкавшая его прочь из города. И именно поэтому почти каждую пятницу он начинал ощущать внутри себя нарастающее возбуждение, понять которое он не мог, да и по правде говоря, никогда не стремился. К вечеру он уже недовольно хмурился и раздраженно поглядывал на часы, торопя их и проклиная тягучие минуты. Но вот, наконец, стрелки отбивали конец рабочего дня и уже ничто не могло удержать его в цепкой паутине города. Еще час – и он уже мчался на лыжах через синеющую гущу леса. Только тот, кто хоть раз смотрел на звезды сквозь ветви сосен и дышал вместе с ними, может понять его. Ну а если нет – то нет смысла что- то объяснять – тут остается лишь развести руками и продолжить дальше. А для Лехи лес был лучшим другом и братом. Он любил его, а тот отвечал ему взаимностью. Еще в детстве, он однажды заблудился в лесу и ему пришлось плутать до самого утра, пока он не выбрался на местную узкоколейку. И удивительное дело – он нисколечко не испугался. Словно зачарованный, он шел и жадно впитывал в себя неясные голоса ночного леса, а тот нежными прикосновениями вел его к дому. В ту ночь и зародилась их дружба без слов и обещаний. Кто знает, может именно этого и требовала Лешкина душа. Слиться с лесом в одно целое – что может сделать человека более счастливым, чем это? С тех пор Леха полюбил прогулки по лесу, и было не важно – дождь ли, снег ли, светило солнце или стояла беспроглядная ночь, он не мог не пойти на встречу со своим учителем и другом. Может, все было как-то иначе, но как бы то ни было, Леха не мог бросить лес. Вот и сегодня он мчался в темнеющую громаду леса, совершенно не замечая подкрадывавшейся усталости, и лыжи весело и проворно уминали хрустящий снег, оставляя за собой едва заметный след. Постепенно стало темнеть, деревья начали сливаться в цельную полосу, без просветов, но ритмичный бег продолжался без заметных перемен, словно и не было позади нескольких часов от его начала. Но вот ритм начал спадать, стал почти шагом и, наконец, сделав сильный рывок и выписав почти фигурный прируэт, Леха выскочил на небольшую полянку и резко затормозил перед небольшой ладно скроенной избушкой, стоявшей словно сказочное убежище Бабы-Яги, на тяжелых лапах-сваях. Спешить было некуда – до утра было еще ох, как долго и потому Леха наслаждался внезапно нахлынувшей тишиной, которую даже ветер боялся спугнуть сейчас. Прошла минута, другая… а он все стоял и чему- то улыбался. Но вот он нагнулся, и не без сожаления, оттряхнув сладкую пелену, он разомкнул крепления лыж и утопая в снегу двинулся к избушке. Человек начал брать свое – он почувствовал и усталость, и постепенно накатывающийся голод. Да и мороз, приободрившись, начал потихоньку пробираться внутрь тела. Леха добрался до лесенки и одним рывком взлетел на самый верх и вошел через гостеприимно распахнувшуюся дверь в пристанище лесных жителей. Удивительно, но внутри пахло настоящим человеческим теплом, словно бы хозяева только-только вышли и вот-вот раздадутся их голоса и они войдут, неспешно отряхивая с ног налипший снег, и кусочки морозного ветра опадут на пол невесомой влагой. Леха даже почувствовал, что готов ответить на их приветствие и уже открыл, было, рот, но тут же рассмеялся, скорее смущенно, чем по-иному. Ждать было некого, во всяком случае, до утра, а потому следовало позаботиться о себе. Глаза постепенно привыкали к темноте, и вот сначала выплыла добротная русская печь, затем стол, лавки и прочее немудреное хозяйство и убранство избушки. Леха подошел к печи, и уверенно протянув руку, нашарил коробок спичек и старую, еще дореволюционных времен лампу. Еще несколько минут, и лампа прогнала темноту на улицу; в печи весело потрескивают дрова и тепло, неповторимое тепло расплывается по дому – теперь это уже настоящий дом. И пусть за стеклом стынет непроглядная тьма, и на многие километры вокруг нет ни одной живой души – что из этого? Леха не чувствовал себя одиноким. Где-то в глубине сердца он чувствовал, что это мнимое одиночество как нельзя, кстати, устраивало его. Нет, я не буду утверждать, что Леха не любил человеческое общество. Напротив, хорошая компания не была ему чужда. Но здесь, в лесу, он был у себя дома, да и к тому же, мало кто мог понять его. Раз или два он пробовал заговорить об этом, но наткнувшись на молчаливое недоумение в глазах друзей, бросил даже малейшие попытки объяснить что-то. Впрочем, как результат этого, за ним закрепилась репутация оригинального, хотя и чудаковатого собеседника. Это разумеется, все лирика, и к рассказу о том, что произошло, никакого отношения не имеет. Впереди же было событие большого, можно сказать, вселенного масштаба. На завтра ожидался приезд гостей на царскую охоту. В общем-то, Леху нисколько не волновало – кто приедет и когда. Он любил само ожидание и хотя до утра оставалось еще несколько долгих зимних часов, он уже ощущал запах гари и вкус крови на губах. Не выдержав распиравших его чувств и не в силах их сдержать, он выскочил на крыльцо и сложив руки рукором завыл по-волчьи – протяжно и с гулким надрывом, так, как могут выть только волки, выросшие в беспредельной толще леса, не знающей никаких законов, кроме беспощадного закона выживания. Вой летел тугой волной через звенящую темноту притихшего леса, отскакивая от ветвей, возвращаясь обратно и постепенно смешивался с тишиной. Наконец стало совсем тихо. Казалось, лес вслушивался своими бесчисленными порами – не откликнется ли кто в ответ? Но нет, ничто не нарушало покоя, лишь звезды равнодушно смотрели ледяными иглами с бескрайнего небосвода и не было им никакого дела до земной суеты. Леха, напряженно замерев, вслушивался в обступающую тьму и ждал. И вдруг… словно вызовом на призыв человека, откуда-то из ледяных просторов донесся приглушенный десятками километров волчий вой. Это был вой, полный неизмеримой тоски и предчувствия смерти. Возможно, в нем была
и масса других чувств – но не было одного – не было покорности судьбе. Это была песнь последней битвы, где страх отступал перед жаждой жизни. И такая в нем звучала сила, что Леха не решился ответить ему, хотя руки уже поднес ко рту, но простояв в молчании несколько минут, все же опустил их и так же молча вернулся назад, в обжитое тепло дома. Перед тем как уснуть, он долго ворочался с боку на бок, считал до ста и обратно, но сон не приходил. Лишь под самое утро он забылся кратким и тяжелым провалом в липкую дремоту. Проснулся он от того, что за окном звонко брехали собаки, звучал нестройный гул людских голосов. Он с трудом разомкнул веки и с усилием заставил себя одеться и выйти на крыльцо. Недалеко от него уже стояла группа людей, державших в руках ружья, некоторые с поводками, на концах которых танцевали возбужденные псы. Глядя на переполошенные от предвкушения добычи собачьи морды, Леха вдруг вспомнил вчерашний «разговор» с волком и отчего-то ему стал на миг тошно. Охота потеряла свою прелесть и очарование. Но тем не менее он все же послушно кивал в ответ, так же послушно отправился туда, где ему отвели место. Но почему-то он уже сомневался в своем праве вершить судьбами и жизнью тех, что метались сейчас среди флажков и подгоняемых к неизбежному концу. Хотелось бросить все и вернуться в спасительную тишину избушки и зарыться с головой в подушку. А люди и звери тем временем шаг за шагом двигались к своей цели. Освобожденные (наконец-то!), рванулись с поводков псы и помчались, опьяненные безнаказанностью и легкостью добычи, но все же не рискующих скрыться слишком далеко от бдительных своих хозяев. Вскоре лай затих и Леха добрался до своего места уже в полной тишине. Вопреки всему он достал сигареты и закурил, почти физически ощущая гнет этой тишины. Готовой вот-вот взорваться грохотом картечи и предсмертным визгом волков. И все же, несмотря на ожидание, первые выстрелы заставили его вздрогнуть. Он первым щелчком отбросил сигарету и взял ружье на изготовку. И словно кто-то невидимый вдруг отключил его от всего, что происходило вокруг. Имело значение лишь небольшое пространство перед ним, откуда мог выскочить чудом избежавший расправы хищник, но и здесь его поджидала смерть, ибо в десятке метров перед Лехой висел злобным глазом красный флажок. И словно оправдывая Лехины ожидания, среди далеких звуков бойни вдруг послышался обозленный собачий лай, полный обиды на ускользнувшую от их хозяев добычи. Лай становился все громче и приближался к Лехе. И как будто кто-то невидимый внезапно переключил огни на сцене, вмешавшись в расписанную по нотам охоту. Вроде бы все оставалось как прежде – где-то продолжали грохотать выстрелы, рассеивая смерть, рычали псы, обезумевшие от безнаказанности, - но теперь в стройную симфонию бойни вмешались еле ощутимые, но от этого не менее, грозные признаки разрушенной гармонии. Леха не мог знать точно, что произошло, но понимал, что где-то там, среди крови и грязного от пороха снега, отчаявшийся волк решился на рывок к жизни. Лоб моментально покрылся испариной, по телу пробежала волна возбуждения и спряталась где-то внизу. Леха машинально поправил шапочку и направил ружье туда, откуда по его расчетам должен был появиться беглец. Секунды медленно стекали в вечность и ожидание казалось бесконечным. Он ждал и был готов, но все же когда волк появился на линии огня, он невольно вздрогнул и замешкался, задрожал палец на курке. А волк – тот резко встал, взметнув облако снежной пыли, и тяжело, вздымая покрытые слипшейся от бешенной скачки шерстью боками, уставился в глаза человека. Друг на друга смотрели они и казалось, само время остановилось, оставив только их, среди снегов и света. Они смотрели друг на друга – тысячи лет смертельной вражды, бесчисленных схваток, смертей и вечной жажды победы. Сквозь прорезь прицела Леха видел круглые желтые глаза хищника, мучительно старался сдвинуть курок – и не мог. Было что-то в этих глазах, непонятное нынешнему человеку, но что понимал его далекий предок. Он искал страх – и не видел его; искал мольбу о пощаде – ее не было; только усталость и обреченность тускло отражалась в зрачках зверя. Еще одна вечность скатилась в небытие, и ружье дрогнуло. Уши зверя слегка пригнулись, но более ни одного движения. И Леха понял, что не может он убить стоявшего перед ним хищника. Он отшвырнул уже не нужное ему ружье в сторону и вдруг, повинуясь непонятно откуда взявшемуся чувству, сунул пальцы в рот и издал резкий пронзительный свист. Повинуясь этому сигналу, волк распрямился сжатою пружиной и одним махом проскочил поляну, рванувшись навстречу свободе. Прыжок, прыжок, еще один… и вот, только медленно опускающиеся снежинки напоминают о нем. Леха вдруг почувствовал облегчение, сел в снег, достал негнущимися пальцами смятую сигарету и закурил. Он сидел, пускал дым и улыбался; кто-то стоял рядом и обидно высказывал ему, а он не слышал его, он был там, где, ускоряя свой бег, мчался серый в морозную даль свободы и жизни.
Стакан
Ах, какой чудесный был день ! На небе почти ни облачка, ветерок слабенький, солнышко грело в самую «плепорцию», как говаривали наши деды и прадеды, плеская в стакан чистую, как слеза младенца, водку. Кстати, о водке и прочем. Сидели в этот самый день на скамеечках несколько мужичков, самых, что ни есть обыкновенных, простых, невзрачных, ничем не выделяющихся. А перед ними на столике, на замусоленной газетке, стояли пластиковые стакашки, там и сям рассыпались дешёвые карамельки, а в самом центре гордо возвышались две бутылки «Столичной». В общем, картинка не хуже и не лучше иных, до боли знакомая обитателям нашей родины. Ну, сидели и сидели, выпивали по немного и , как положено, вели неспешный разговор о бабах, о погоде и о том, где взять на завтра, и о том, как приходилось отдуваться за провинности перед жёнами. И вот, наливая очередную дозу, один мужичок вдруг поднял свой стакашек, посмотрел его на свет и горестно вздохнул : -А ведь посмотришь сквозь него и не видать ничего. -Ну, ты и загнул, - отозвался кто-то. -Нет, вы не спорьте мужики. Я ведь что вспомнил-то, на стакашку эту глядя. Раньше оно как было – берешь родной граненый, на двести граммов, плеснешь туды на два-три пальца, а грани так и заиграют… -Ну ты просто Чехов ! – засмеялись мужички. -Да погодите вы, - отмахнулся рассказчик. – Я ведь к чему все это. В смысле про стакан-то заговорил. Случай мне один вспомнился. Тогда еще Нинка моя жива была. Лет так десять назад было, наверное. А в ту пору я выпить любил, прости Господи, да так порой, что на утро ни единой копейки в кармане не было. -Знакомое дело. – согласились мужички. -Так вот, собрался я как-то с утра до «собачки» сбегать, шасть в карман, а от заначки уже от дырки свист. Ясно дело – Нинка постаралась. А сама на меня потихонечку поглядывает, да улыбается втихомолку. Я поначалу попробовал покачать права, а она знай себе одно – мол, сам потерял или пропил. Естественно, я после вчерашнего и не помнил, что, да где. Может и вправду сам пропил, но так или иначе попробовал поприставать еще, но до Нинки приставать – все равно что поезд голыми руками тормозить. А если разозлится, так вообще, хоть святых выноси. Сколько он мне шишек наставила – и не пересчитать. Я и сейчас порой удивляюсь – что же нас вместе так держало ? Ни она меня не выгнала, ни я сам не ушел. Судьба видать. Мужичок замолчал. Остальные вежливо ждали. -В-общем, - решился, наконец, рассказчик. – сижу я и думку горькую гадаю – как мне у упрямой бабы на бутылку выпросить, или, на худой конец, на пару кружечек. А она словно мысли мои прочитала и говорит мне : -Даже думать об этом не моги. Лучше назавтра до сельпо сходим. Я там как раз матерьяльчику на занавески присмотрела. -Ох как тут меня перекосило ! Но молчу. Тут мужичок замолчал, вытащил мятую пачку сигарет и не спеша закурил. -Н-да, так вот вышло – ни денег, ничегошеньки. Вот только рано она обрадовалась, глупая баба. Разве может бабий ум понять, что коли мужик похмелиться захочет, то он горы свернет, в лепешку расшибется. Но на фуфырик достанет. Слушатели одобрительно закивали.
– И улучил-таки я момент. Пока она в огород за морковкой, или еще за чем-то ходила, и мигом провел ревизию на наличие наличности и аккурат в сахарнице нашел десяточку ! И не долго думая, дабы не рисковать шасть в дверь и только меня и видели. В этом месте мужичок ухмыльнулся и закурил еще одну сигарету. -Что тут еще скажешь ? Душа горела и пела. Я, правда, сначала хотел всего- то пару кружечек дерябнуть, да разве в таком деле возможно удержаться ? И в итоге к полудню десятка приказала долго жить. Зато домой возвращаться уже не так страшно было. И как только исчезли последние копеечки я домой стопы свои и направил. И покачивало меня, приятственно так, что захотелось мне и для Нинки что-нибудь хорошее сделать. А что сделаешь, коли денег нема ? А тут возле клуба, смотрю – клумба и с цветами. Ну, думаю, в самый раз. Нарвал я букетище, и с ним к Нинке заявился. А Нинка меня энтим самым букетом по морде и отхлестала. Молча так. А ведь раньше ору было, хоть святых выноси. А потом присела на табуретку и заревела, тихонечко так. И до того мне вдруг стало тошно, что и сам не заметил, как заплакал. А потом подошел к Нинке, обнял ее и стал гладить по голове. Сколько мы так были – не знаю, но в конце Нинка встала, вздохнула тяжело, подошла к буфету и вытащила из одной ей ведомого загашника початую поллитровку, налила мне полный стакан и молча вышла. А я смотрел на стакан, смотрел, да так и не смог выпить. Мужичок замолчал, бросил на землю почти истлевшую сигарету и уставился в небо. Молчали и остальные, и лишь где-то в бездонной синеве неба бесшумно скользили облака и пел бесконечную песню одинокий жаворонок.