Избранные произведения в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Лист жести, подобранный ветром где-то среди развалин и поднятый в воздух, грохоча, вмялся в кабину грузовика, высадив смотровое стекло. Колыхнулись, разваливаясь, шаткие штабеля кроватей. Шквал пыли хлестнул по всему живому и закрыл небо.
Кеша оглянулся — над бульваром мелькали стаи бумажных листков. Землетрясение? Нет, не похоже. Только ветер. Но какой! Он шумно валил столетние великаны, обнажая их рваные корни.
Кеша закрыл голову руками, спасаясь от песка и пыли, и подумал: пришла беда — открывай
И все же к семи вечера он спешил на площадь театра Навои, как обещал старику-фотографу. Конечно, за этот день Хаким-ака вряд ли нашел Мастуру. А вдруг? Если и нашел, из-за такого урагана она вряд ли придет. А вдруг?
Ураган беспокойно затихал. Деревья еще раскачивались, зеленое море ташкентских парков волновалось.
В том парке на окраине города, где размещались строители из Украины, еще стоял лесной шум. Но самым могучим, самым крепким деревьям уже надоело раскачиваться, они первыми опомнились, застыли и только перебирали листьями, уцелевшими на ветвях. На земле листьев было больше.
Листья все еще слетали на дорожки и тропинки парка, совсем неслышно, листьями занесло поляны.
На одной из полян скинули с грузовика кровати, и Кеша спросил водителя, не вернется ли он в город.
— Нащо? День кончился, — ответил тот. — А стоянка же у нас рядом!
Бобошко снова ухватил за руку.
— А тебе куда?
— Знаю.
— Э! И я знаю! — сказал Бобошко, ехидно засверкав мелкими зубами. — Шукать ту кралю! Бежи пешком!
Кеша и правда побежал. Не хотелось слушать Бобошко. Не переоделся. Чемодан закинул в палатку, как приехали, в чем работал, в том и побежал. Черт с ним!
Парк вдруг раздался, зазеленело широкое поле, хоть в футбол играй. На краю поля сколачивали деревянную трибуну, как для праздника.
— Зачем это? Слышь!
— Как зачем? Завтра открываем наш стройлагерь «Украина».
— А!
Подумалось: верно, где-то есть и сибирский лагерь. Какая разница?
В другом краю стоял грузовик с платформой, — видно, привез гору бревен, лежавших рядом, и уже собирался уезжать.
— Эй! Эй!
— Чего кричишь, как зарезанный? — ответил из кабины немолодой дядя.
— Через центр едете?
— Можно и через центр, если надо.
— Надо, но платить нечем, — сказал Кеша на всякий случай.
— Не такси, — ответил дядя. — Садись. И перестань кричать.
— Нажмите.
— Чудаки люди! — сказал дядя. — Куда спешишь? Торопиться надо к тому, кто тебя ждет. Понятно?
— Понятно.
Дядя подобрел и нажал. И ни о чем больше не спрашивал. Завизжали тормоза у площади Навои, но Кеша не сразу узнал ее. Фонтан молчал. Пыль витала над сквером. Ее поднимал не ветер — детские ноги…
Как много детей!
Дети носились
Большое, безопасное небо поднималось над сквером, и детей привели и прикатили сюда для жизни. У каждой скамейки, на которых сидели мамы и бабушки, стояли коляски с малышами, как лодки у причалов.
Кеша все смотрел на детей, а потом вдруг поднял глаза. Электрические часы показывали семь.
Он присел на край сухой мраморной чаши и стал ждать среди детской беготни и криков. Старичок в очках и тюбетейке, возле которого примостился Кеша, оторвался от газеты, протянул ее Кеше.
— Вот, пишут! Видите?
«Колымские старатели из бригады Кузьмина дарят детям Ташкента стоимость одного килограмма золота».
Радиорупор на столбе, вылезшем из-за оборванных, обтрепанных деревьев, говорил над площадью:
— Вчера в фонд помощи Ташкенту на счет 170064 поступило от колхоза имени Калинина, Рязанской области, пять тысяч рублей, от пенсионера Кадыра Джураева из Хатырчи сорок три рубля и безымянные переводы из Армавира и Пензы на пять и два рубля.
Видно, об этих поступлениях радио каждый день докладывало всем.
— Два рубля, — повторил старик, улыбаясь сквозь редкие зубы. — Может быть, какой-нибудь мальчик разбил свою копилку.
— Может быть.
— Или девочка, — сказал старик.
— Ну!
Кеша смотрел на женщину в черном длинном платье, которая, прижав к груди пустое одеяльце, бродила по аллеям, останавливалась у детских колясок, заглядывала в них и снова рвалась куда-то.
— Кто это?
Старик поохал, вздохнул, помолчал.
— Страшней всего было в родильном доме. Матери отдельно спали, дети — отдельно… Побежали за детьми в темноте, света нет… Бирок не видно, ничего не видно. Кричат одинаково. Где чей? Хватали в темноте… Одна трех детей взяла, выбежала во двор, всех у нее отняли, а где свой? Нет!.. Ну вот… И эта потеряла своего… Она тихая, — прибавил старик, последив за женщиной. — Только ищет…
Женщина все бродила по скверу, вздрагивая при каждом детском плаче, а другие матери загораживали и откатывали от нее коляски.
Было, конечно, много страшного в ту ночь. Теперь-то хоть ожидали толчков, сразу узнавали их, привыкли.
— Оно!
А тогда… И тревожней стало за Мастуру. Кеша закурил.
Знакомый сквер жил своей необычной и обычной жизнью. Там парень ждал кого-то с розой в руке, присев на велосипедную раму. Там встретились двое и пошли в сторону ото всех. Там стояли девушки…
Часы уже показывали четверть восьмого. Большая стрелка клонилась ниже и ниже. А потом поползла вверх. Нет Мастуры. Не пришла. Не придет.