Избранные произведения

Романов Пантелеймон Сергеевич

ну, и столкнул под прицепной вагон.

Через минуту раненый пришел в себя. Он, не изменяя

положения и только открыв глаза, точно после глубокого сна,

некоторое время смотрел в потолок, потом сделал усилие

перевести взгляд ниже, на стоявших вокруг него людей.

Врач в пенсне и белом халате подошел к нему.

– Ну-с, молодой человек, адресок ваших родителей, а затем

поддерживайте честь вашего звания, будьте героем.

– За этим дело не

станет,– сказал недовольно комсомолец,

без улыбки рассматривая доктора, точно он ему чем-то не

нравился.– Телефон два семьдесят три сорок – Александровой...

А в чем дело?

– Руку оторвало, дело простое.

– А, черт!.. Какую?

– Как видите, правую,– сказал врач и мигнул своим

помощникам, чтобы готовили к операции.

– Вот чертовщина-то... Что ж я без нее буду делать?..

– А вам что, собственно, нужно?

– Как это «что нужно»? Писать, в лагере работать, на

строительстве, наконец – футбол. У меня команда.

– Ну что ж, писать в два счета выучитесь левой рукой, в

футбол, как вы сами знаете, руками не играют, а на

строительстве за все будете отдуваться головой. Только всего.

424

– Это правда,– сказал юноша, подумав. Но сейчас же

прибавил: – И все-таки досадно! Особенно досадно потому, что

ведь полчаса тому назад могло ничего не быть. Это все Сашка,

черт... Дай, говорит, честное слово, что к шести часам приедешь

доклад вместе со мной провернуть. Вот и провернул... Хотел,

как всегда, поразить быстротой и точностью. О-о-й...

– Что, болит?

– Нет, кисть онемела и очень тянет,– сказал юноша, силясь

взглянуть на руку выше локтя.

– Однако вы, я вижу, малый твердый... В родителей, что ли?

– Большевики всегда твердые, а родители тут ни при чем,–

сказал юноша недовольно.– Матери боюсь на глаза показаться...

и дело не в том, что боюсь, а в том, что она все-таки женщина, а

я терпеть не могу женских слез.

– Вы сами-то не расчувствуйтесь.

– Еще чего!.. А потом глупо вышло, и она на этот раз будет

права, а мне крыть нечем. Я всегда все на ура брал, и из-за этого

мы постоянно сражались, и всегда все вывозило, а тут на такой

ерунде напоролся. Идиот, форменный идиот. Полчаса назад

могло ничего не быть.

Через час, когда операция была сделана, в коридор

Института поспешно вошла красивая, лет сорока женщина в

сером картузике, с туго набитым портфелем.

С нею был огромного роста военный в длинной, почти до

пола шинели, с длинным разрезом назади и мелкими

пуговичками на нем.

У женщины был встревоженный вид,

который она, видимо,

скрывала решительными, как бы раздраженными жестами.

– Где комсомолец, попавший под трамвай? – резко спросила

она у сиделки, которая несла по коридору стопку выглаженных

наволочек с мотавшимися тесемками.

– Обратитесь к дежурному.

Женщина остановила проходившего по коридору врача в

пенсне и сказала:

– Мне нужно видеть моего сына, попавшего под трамвай. Он

жив?

– Все в порядке,– сказал доктор,– но мы не пускаем родных,

потому что всяческие причитания и слезы только портят дело, а

облегчения не приносят.

425

– Какие причитания? Какие слезы? Да пойдите вы к черту,–

сказала женщина,– мне нужно видеть сына, чтобы сказать ему

несколько слов.

Доктор пожал плечами, как бы отмечая слишком

решительный характер посетительницы, и сказал:

– Хорошо, наденьте халат, пройдите, только помните: слез

никаких! Ему, наоборот, нужно что-нибудь энергичное,

подбадривающее.

– За этим дело не станет,– сказала женщина и, надев халат,

бодрым шагом, каким командиры выходят к выстроившимся

частям, пошла в палату.

Военный тоже надел халат и удивленно в нем осмотрелся,

так как он был ему выше колен, как крестильная рубашка.

Женщина вошла в палату, окинула быстрым взглядом

комнату и остановилась глазами на сыне.

Тот, повернув голову на стук знакомых крепких шагов,

смотрел на мать и сделал попытку сконфуженно и

приветственно улыбнуться. Но улыбка его осталась без ответа.

– Идиот, дурак! – сказала мать. – Я так и знала, что ты этим

кончишь.

Комсомолец смотрел на мать, и на лице его боролось

несколько выражений. Наконец он сказал:

– На этот раз тебе посчастливилось сказать истинную правду.

Я уже высказывал здесь аналогичное мнение. Хуже всего то, что

я оказался перед тобой мальчишкой.

– А ты думал, кто же ты?.. Ну, ладно, руки нет – черт с ней,

живут люди и без рук. Я спокойна, отец тоже будет спокоен.

Важно, что сам остался жив.

– Зато это уж в последний раз со мной такой камуфлет,–

сказал сын.– Ну, ладно, писать выучусь, как говорит доктор,

левой рукой, на строительстве за все буду отдуваться головой, а

в футбол с одними ногами еще лучше играть – меньше

штрафных будет. Дядя Саша, правда?

– Обойдется,– сказал военный добродушно,– важно, что

голова осталась цела. Без нее было бы несравненно хуже.