Избранные произведения
Шрифт:
известный пьяница и кляузник. Он несколько раз видел Трифона
Петровича за работой и теперь, сев на ступеньку крыльца, завел
разговор на ту тему, зачем это ей постоялец задаром крыльцо
чинит. Поликарповна попробовала было сказать, что человек
хороший, вот и чинит. Но Нефедка на это только как-то
нехорошо усмехнулся, так что у Поликарповны даже тревожно
перевернулось сердце.
– Уж какую-нибудь он под тебя дулю подведет, либо из платы
за
будет без всякой выгоды для другого стараться.
– Деньги он мне все вперед уж отдал.
– Отдал? Ну, значит, еще что-нибудь. Нешто обо всем
догадаешься. Вон он работает по вечерам, а теперь насчет этого
строго, охрана труда и все такое...
– Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову,– сказала с гневом
Поликарповна,– нечего на хорошего человека каркать.
Нефедка ушел, Поликарповна плюнула даже ему вслед и,
утерев рот, перекрестилась как от искушения. Она думала о том,
какую же мысль может таить Трифон Петрович против нее? А
потом даже рассердилась на себя, что из-за слов ничтожного
человека хоть на минуту допустила какое-то сомнение в
хорошем человеке.
Трифон Петрович вернулся перед вечером, старушка так и
вскинулась навстречу к нему от радости. Ей хотелось быть с
ним еще ласковее, потому что она как бы чувствовала за собой
какую-то вину в том, что хоть на минуту задумалась о словах
417
Нефедки. Трифон Петрович взялся за свою картину, она села на
ступеньку и совсем успокоилась.
– Я там в городе всем порассказал, как у вас тут хорошо:
теперь хозяйки не отобьются от постояльцев, у меня рука
легкая.
Но когда после захода солнца он попросил топорик, у
Поликарповны тревожно екнуло сердце, и она стала уговаривать
его, чтобы он отдохнул, что уже поздно. Причем лицо у нее,
когда она говорила это, было растерянное и испуганное.
А когда легла спать, то в голову, прогоняя сон, лезли одни и
те же мысли: чего можно ожидать? Ведь все деньги получены
сполна. Конечно, ничего. И когда она убеждалась, что ничего
плохого быть не может, что все это болтовня скверного
человека, ей вдруг становилось легко, точно с плеч сваливалась
какая-то мутная, грязная тяжесть. А то вдруг через минуту
сердце, с силой стукнув два раза, останавливалось, и на лбу
выступал пот от какой-нибудь новой мысли: например, ей
приходило в голову, что Трифон Петрович, может быть, работает
над ее хибаркой с тем, чтобы потом сказать:
«Я имею часть в этом доме, так как целое лето ремонтировал
его,
по вечерам, я еще могу донести на тебя в охрану труда, поэтому
или плати мне сверхурочно или вовсе выселяйся из моего дома».
А тут еще ко всему этому прибавилось одно обстоятельство:
у Трифона Петровича рука в самом деле оказалась легкая;
начиная с воскресенья, в деревню стали приезжать все новые и
новые дачники. Хозяек охватила лихорадка наживы. Цены
поднялись потом втрое, а так как народ все ехал, то стали уж
хапать без всякой совести. Те, кто пустил к себе дачников
раньше по дешевой цене, теперь грызли с досады руки или,
совсем махнув рукой на совесть, набавляли на своих
постояльцев, а если они не хотели приплачивать, выживали их
всякими способами.
Один раз к Поликарповне зашла кума с дальнего конца
деревни.
– Бегала теленка искать,– сказала она, присаживаясь на
нижнюю ступеньку крыльца и поправляя после ходьбы платок.–
Ну, как, довольна своим постояльцем?
Поликарповна с удовольствием и радостью рассказала о том,
какого хорошего, редкого человека ей господь послал, что он с
ней, как с родной матерью, иной сын не будет того для своей
418
матери делать, что делает он, потому что он не по выгоде, а по
душе все делает.
– Да, это редкость,– согласилась кума.– А у меня вон сняли
комнату двое, муж с женой, я с ними и так и этак, старалась,
угождала им во всем, а они в город поехали, четыре дня там
пробыли, а потом, гляжу, вычитают за эти дни. Да ведь комната-
то за вами, говорю, была. А они и внимания не обращают. Еще
пригрозили, что донесут на меня, что я кулак, народ притесняю.
Так, веришь ли, у меня все сердце перевертывается, когда мои
глаза увидят их. Так бы, кажется, кишки им все выпустила, да на
руку и намотала. Вот до чего!
– Нет, у меня прямо свой, родной человек.
– Да уж про твоего разговор по всей деревне идет. Ты
сколько с него положила-то?
– Тридцать рублев в лето.
Кума хотела было почесать голову и только подсунула руку
под платок, да так и осталась с поднятой рукой, удивленно
раскрыв глаза:
– Сколько?
Поликарповна повторила.
– Да ты, бабка, спятила совсем!.. У меня есть один, он у тебя
с руками за сто оторвет, комнату никак найти не может. Теперь
по полтораста берут, по двести!
– Как по двести?..– спросила едва слышным голосом