Избранные труды по русской литературе и филологии

Тоддес Евгений

***

В упомянутом только что наброске 1928 г. «Я сел за стол…» и другом, 1930 г., – «Эта книга возникла так…» (речь идет о таком же, как «Разные разговоры», цикле под названием «Псевдорассказы» и предисловии к нему) «я» характеризует себя как больного, чем резко сближает литературную личность с биографической реальностью: «Мне перевалило тогда за тридцать пять, и я делал все, чего моя левая нога хочет. А это уж не так просто и не так радостно, как когда-то, по-видимому, думалось людям. Моя левая нога хотела, чтоб я месяцами не двигался, чтоб я догадался, почем фунт лиха». У попыток введения этой темы был не только личный, но – в силу советской специфики – и «общественный», литературно-бытовой контекст, связанный, в частности, с обстоятельствами, предшествовавшими поездке Тынянова в Германию для лечения осенью 1928 г. О них можно судить по письму Р. А. Ковнатор 463 к Каверину от 26 декабря 1963 г.:

463

Ковнатор Рахиль Ароновна (1899–1977) – в 1926–1929 гг. член редколлегии журнала «Звезда»; как говорил нам В. А. Каверин, была «приставлена Кировым присматривать за ленинградскими писателями». Об отношении к ней в тыняновском кругу можно судить по фразе, приписанной ей в шуточных куплетах Эйхенбаума (на подаренной им Тынянову книге: Путешествие русского из Персии. Н. Т. Ч. 1. СПб., 1884; инскрипт датирован: 23.02.1928): «Я, товарищи, уверена / В одного только Каверина…». Согласно указ. в прим. 63 заметке Оксмана,

Ковнатор была неравнодушна к Тынянову. В автобиографическом контексте ее имя зачеркнуто (см. выше).

Его <Тынянова> жена пришла ко мне в редакцию в растерянности и сказала, что никак не может добиться в ГПУ всех необходимых документов, требуемых для выезда. Я сообщила об этом А. И. Стецкому (тогда завед. отделом агитации и пропаганды Ленинградского обкома. Он трагически погиб в годы культа личности); он поручил мне сходить к нач. <ленинградского> ГПУ Егорову и добиться быстрого разрешения вопроса. И действительно, для Егорова это поручение оказалось «директивным» и разрешение Ю. Н. было выдано незамедлительно.

Помните, какая яростная борьба развернулась вокруг «Звезды» в конце 1928 – нач. 1929 гг. Были обсуждения, выступления в печати и др. М. Чумандрин 464 (и не только от себя лично) подал заявление в обком партии. Он обвинял меня во всех смертных грехах и в том, что пролетарские и крестьянские писатели умирают с голоду, а попутчиков «Звезда» отправляет за границу. У меня был долгий и интересный разговор с С. М. Кировым о литературе и творчестве отдельных ленинградских писателей. В ходе беседы Сергей Миронович спросил: «А что это за обвинение, кого Вы отправили за границу?» Я рассказала ему о болезни Ю. Н. Тынянова и каким образом редакция «Звезды» вмешалась в то, чтобы обеспечить ему выезд. С. М. Киров переспросил: «Так это Вы помогли выехать Тынянову? Правильно сделали».

Ю. Н. болезненно переживал необоснованные выпады. Однажды Горбачев 465 грубо сказал, что его «уход» в исторические романы – «бегство от действительности». Когда он ушел, Юрий Николаевич был бледен и взволнован (я до этого его никогда таким не видела) 466 .

464

Чумандрин Михаил Федорович (1905–1940) – прозаик, драматург, со второй половины 20-х гг. играл активную роль в литературной жизни Ленинграда, представляя т. н. пролетарских писателей (ср. острую характеристику этой роли: Гинзбург Л. Записи 20–30-х годов. С. 177); входил в руководство ЛАПП.

465

Горбачев Георгий Ефимович (1897–1942, репрессирован) – литературовед, деятель пролетарской литературы; работал в Ленинградском университете; в 1923–1925 гг. редактировал журнал «Красный студент», в 1925–1926 гг. – член редколлегии «Звезды». Был в руководстве РАПП, но в ходе внутренней борьбы в этом объединении оказался в группе (Литфронт), оспаривавшей в 1929-м и особенно 1930 г. первенство у его лидеров. Об отношениях формалистов и Горбачева (признававшего значение формального подхода) см. статью Эйхенбаума «В ожидании литературы» (Русский современник. 1924. № 1. С. 287–289) и записи в его дневнике (цит. в: ЭОЛ. С. 469, 470). В своем «обзоре литературно-идеологических течений современности» – книге «Современная русская литература» (изд. 2-е – [Л.], 1929) Горбачев писал о Тынянове, причисляя его к «новобуржуазной литературе», но достаточно высоко оценивая «Смерть Вазир-Мухтара».

466

В письме Р. А. Ковнатор также сообщала среди прочего: «Сохранились у меня книги Ю. Н. с надписями: „Об астенике Кюхле от астеника Тынянова“, „Солнцу Звезды“ и др.».

Еще весной 1928 г. диагноз был неясен; жалуясь на боли в ноге, Тынянов замечал в одном из писем к Шкловскому: «Вероятно, что-то с костью или общее» 467 . Затем диагноз был поставлен, но врачи в Берлине, как сообщал Тынянов тому же адресату 12 ноября 1928 г., считали, «что пока еще нет той страшноватой болезни, которую находили у меня дома. Пока» 468 (по-видимому, подразумевался рассеянный склероз). Однако благоприятные, в общем, мнения немецких медиков оправдались лишь в том отношении, что, как вспоминал Шкловский, «болезнь была как будто медленная – то глаз поворачивался не так, как надо, и видение начинало двоиться, то изменялась походка, потом проходило» 469 . Ноги были поражены раньше всего, зрение оказалось затронуто в 1930 или начале 1931 г. Тынянов писал Шкловскому, что «начал сдавать, скорее не сам, а глаз, правый, который не желает, чтобы я занимался литературой (о науке и говорить нечего)» 470 .

467

Воспоминания. С. 23.

468

Там же.

469

Там же. С. 31.

470

РГАЛИ. Ф. 526. Оп. 1. Ед. хр. 724.

Слухи о болезни в скандализованном (явно в связи с реакцией критики на «Восковую персону» 471 ) выражении неожиданно выплеснулись на встрече Сталина с писателями у Горького 26 октября 1932 г. Л. Н. Сейфуллина, возражая против введения рапповцев в известный «оргкомитет советских писателей», говорила: «<…> Учтите, что мы наконец вздохнули и снова получили возможность писать. Ведь у нас некоторых писателей до того довели, что они слепнут. Вот, Тынянов, неплохой писатель, хороший писатель – его до того затравили, что он даже начал слепнуть. (Шум, голоса: „Неправда!“ Катаев пытается встать: „Сейфуллина, зачем Вы говорите неправду?“)» 472 .

471

Из недавней публикации явствует, что «Восковая персона» негативно оценивалась не только журнальной критикой. С «этой глупой и бесчеловечной критикой» в данном случае согласилась по собственным основаниям и Л. Я. Гинзбург в своих записях 1931 г. (Указ. соч. С. 174). Ср. понятное удивление О. Ронена по этому поводу (Ронен О. <Ответы на анкету к 100-летию со дня рождения Ю. Н. Тынянова> // М-95–96. С. 49).

472

Зелинский К. Вечер у Горького. Публикация Е. Прицкера // Минувшее. Париж, 1990. [Вып.] 10. С. 96. Сейфуллина на стороне Тынянова, несмотря на его давние суровые (Русский современник. 1924. № 2. С. 285–286) или в лучшем случае сдержанные (ПИЛК. С. 159) отзывы о ее прозе.

Все проявления болезни продолжались. Дарственная надпись Тынянова Кавериным на экземпляре его перевода «Германии» Гейне (Л., 1934) гласит: «Дорогим Веничке и Лидочке слепец Гомер 1934.13.XII. Дано в Сарском Селе». Через год была сделана такая надпись на «Рассказах» (М., 1935): «Дорогим Вене и Лидочке бывший малолетный Витушишников, ныне Восковая персона. 1935.2.ХII» 473 . Тогда же, 23 декабря 1935 г. Тынянов обыграл «Персону» в письме Шкловскому: «<…> вправду сказать – сейчас я отбылый солдат Балка полка» 474 . Это настроение проникает и в домашнее юмористическое

стихотворство:

473

Обнародовано Кавериным в телефильме о Тынянове (1983). Тональность инскриптов 20-х гг. иная, напр.: «Дорогим Вене и Лидухе: / Сердечность первый из долгов / Для христиан и для жидов. / Целуемся» [надпись на экземпляре «Сатир» Гейне (Л., 1927) в переводах Тынянова].

474

Воспоминания. С. 33.

Был я в гору поскокиш,Был своего брата любиш,Был я в девок влюбленыш,Был я малый смышленыш.Стал я от всех увертыш,Стал я пером-не-пишешь,Стал я рукой-махаиш,Стал своего брата хаиш.

Легко увидеть в этой «элегии» лирическое соответствие известному сатирическому экспромту «Был у вас Арзамас…» – надписи на статье «Архаисты и Пушкин», подаренной Эйхенбауму и воспроизведенной Тыняновым в альбоме Чуковского 475 .

475

Чукоккала. С. 342, 343. Вероятные источники тыняновского экспромта – «Сравнение Петербурга с Москвой» Вяземского, а в современной юмористике – «Питер против Москвы» Пяста (см.: Тименчик Р. Д. Забытый экспромт В. Пяста // De Visu. 1994. № 5/6). Этот текст, по-видимому также восходящий (с ритмическими фиоритурами) к указ. образцу XIX в., мог быть известен Тынянову [ср., в частности, «Есенин у нас – класс» (Пяст) и «Есть у нас / Младший класс»].

В конце 1935 г. Тынянов стал добиваться разрешения на поездку для лечения в Париж (см. запись в дневнике Чуковского от 19 декабря 1935 г. 476 ). На этот раз речь уже определенно шла о рассеянном склерозе, хотя сомнения оставались. 12 января 1936 г. Тынянов писал Шкловскому: «Боришпольский (друг знаменитого хирурга Федорова, который меня к нему в свое время и направил), а также Давиденков, не сомневаясь в том, что у меня поражена центральная нервная система, сомневаются, однако, в диагнозе. Вместе с тем диагносцировать мою болезнь чрезвычайно трудно. <…> …Оба считают Париж в высокой степени нужным именно для постановки диагноза и установки методов лечения. Поэтому ни по каким экспертизам я мотаться не буду. Кроме того, я не знаю, в какой мере опасным больным нужно оказаться для того, чтобы врачи со спокойной совестью разрешили мне поездку в Париж» 477 .

476

Чуковский К. Дневник. 1930–1969. С. 128.

477

РГАЛИ. Ф. 526. Оп. 1. Ед. хр. 725.

Медицинские документы были представлены сначала в ленинградские и московские органы ССП; помогали Шкловский и Ф. М. Левин (работавший у зав. отделом ЦК и секретаря Союза писателей А. С. Щербакова) 478 . 15 февраля 1936 г. Тынянов приехал в Москву и 17-го или 18-го отправился в Париж. Он вез с собой письма С. Н. Давиденкова к французским коллегам 479 . Между двадцатыми числами февраля и первыми числами марта диагноз был подтвержден, затем (вероятно, в марте же) подтвержден вторично – другим врачом. Началось лечение (главным образом вливаниями), продолженное в Ленинграде, куда он вернулся около 20 апреля. Обещанное парижскими медиками облегчение не наступило, и в последующие годы положение постепенно ухудшалось. 14 апреля 1939 г. Тынянов писал Шкловскому. «Я совсем болен: падаю. Для того, чтобы ходить, нужна голова. Убедился в этом» 480 .

478

См.: Левин Ф. М. Из глубин памяти. М., 1984. С. 86–87 (опечатка в дате письма Тынянова к автору – явно должно быть: 17.3.36). На 1935 г. приходится новое сближение Тынянова и Шкловского после охлаждения в их отношениях в 1932 г. (см. выше). Каверин упоминает о помощи Горького (Новое зрение. С. 151), но в другом месте той же книги (С. 232) придерживается свидетельства Ф. Левина, который ничего не говорит о Горьком в этой связи. Горький помог в сходной ситуации в конце 1931 – нач. 1932 г., когда Тынянов добивался разрешения для поездки в Германию для жены и дочери, нуждавшихся в лечении (Литературное наследство. М., 1963. Т. 70. С. 459–460).

479

Возможно, было и ответное письмо, во всяком случае Тынянов просил одного из французских врачей написать С. Н. Давиденкову – об этом он сообщал сестре и ее мужу 29 марта 1936 г. (см. Каверин В. Письменный стол. С. 85).

480

РГАЛИ. Ф. 562. Оп. 1. Ед. хр. 726. См. о больном Тынянове в 1936–1941 гг. в письмах Эйхенбаума к Г. Л. Эйхлеру (ТМ-90. С. 256, 266, 268, 272. Публикация В. В. Эйдинова и В. С. Вайсберга), в дневнике Чуковского (Указ. соч., по указателю).

В. А. Каверин в последней книге воспоминаний рассказал о том, что в 1937 г. Тынянов пытался покончить с собой и в его архиве еще после войны осталась записка, позднее пропавшая. Здесь же, несколько неясно, говорится, что впоследствии была найдена «другая записка – в блокноте: „Прошу в моей смерти никого не винить“» 481 . Без прямого приурочения к 1937 г. и с некоторыми вариациями (прощальное письмо, помимо двух записок, – также пропавшее) этот сюжет изложен в книге о Тынянове, вышедшей годом раньше 482 . Нам известен следующий текст в рабочем блокноте (с материалами к пьесе о Кюхельбекере и однотомнику избранной прозы, вышедшему в 1941 г.): «В смерти моей никого не винить. Причина – страшная, безнадежная болезнь. Юрий Тынянов. 26.VII.40» 483 .

481

Каверин В. Эпилог. С. 221–223.

482

Каверин В., Новиков Вл. Новое зрение. С. 215–217.

483

В свете этого текста виден скрытый смысл фразы Тынянова, сказанной через четыре месяца и записанной Чуковским (Указ. соч. С. 156): «И вообще я имею редкий случай наблюдать, как относятся ко мне люди после моей смерти, п. ч. я уже умер».

«Не кинограмота, а кинокультура»

Кино и литература в творчестве Юрия Тынянова

Ученице Ю. Тынянова по Институту истории искусств Л. Гинзбург принадлежит такое наблюдение:

Для литературного быта 20-х годов все более характерным становится совмещение служащего, ученого и писателя в одном лице, – он же и киноспец. По-видимому, этот человек с утра должен быть на службе, днем писать, вечером ходить в кино, ночью спать, а думать в остальное время 484 .

484

Гинзбург Л. О старом и новом. Л., 1982. С. 368.