Изгнанник. Каприз Олмейера

Конрад Джозеф

– Ада, туан! – ответил Али сквозь дым утреннего костра, который мягко стелился по двору. – Ясно.

Лингард медленно открыл плетеную калитку, сделал несколько шагов и остановился. Мимо скользнул легкий ветерок, разворошил листья на большом дереве и тихо растаял среди сучков и веток. Повинуясь инстинкту моряка, Лингард посмотрел вверх. Над головой под серой незыблемой массой грозовых облаков хаотично проносились, закручиваясь мохнатыми извилинами и рваными спиралями, темные клочья тумана. Над двором и домом нависала круглая мрачная медлительная туча, за которой, как растрепанные волосы плакальщицы, тянулись спутанные дымчатые ленты дождя.

Глава 3

– Берегись!

Дрожь

в голосе и неподходящий к случаю, робкий, прерывистый тон окрика озадачили Лингарда больше, чем внезапность предостережения: неизвестно чьего и неизвестно для кого предназначенного, – потому как кроме него, насколько он мог видеть, во дворе никого не было.

Крик не повторился. Бдительный взгляд Лингарда, прощупывая туманную пустоту на участке Виллемса, упирался в одни неподвижные, неживые предметы: большое угрюмое дерево, дом с закрытой дверью, блестящие от влаги бамбуковые изгороди, мокрые поникшие кусты – всю эту неодушевленную материю, обреченную наблюдать необъяснимые радости и несчастья людей и с холодным безразличием и достоинством взиравшую на загадочную суету изменчивой, нескончаемой жизни.

Лингард сделал шаг в сторону, прикрываясь стволом дерева, и, осторожно огибая его, чуть не наступил на кучку почерневших углей. Худая сморщенная старуха, стоявшая за деревом лицом к дому, вздрогнув, обернулась, посмотрела на непрошеного гостя выцветшими тусклыми глазами и, хромая, попыталась уйти, но, видимо, быстро поняла безнадежность или сложность своей затеи, остановилась и, помешкав, медленно заковыляла обратно. Затем, тупо моргая, вдруг упала на колени, прямо на белый пепел, наклонилась над кучкой тлеющих углей и принялась методично раздувать искры в пламя. Лингард смотрел на нее, но старуха, очевидно, решила, что в ее худом теле не осталось сил ни для чего другого, кроме отправления простых домашних обязанностей, и не обращала внимания на гостя.

Подождав немного, Лингард спросил:

– Почему ты крикнула, дочь моя?

– Я видела, как вы пришли, – прошамкала старуха, не поднимая головы, – и крикнула, чтобы предупредить ее. Это она так приказала.

– И она тебя услышала? – допытывался Лингард.

Его острые лопатки нетерпеливо пошевелились под тонким сукном куртки. Старуха кое-как поднялась и, что-то ворча себе под нос, заковыляла в направлении кучи хвороста, сваленного около забора.

Лингард проводил ее рассеянным взглядом. Сзади что-то застучало на ведущих в дом сходнях. Он выглянул из своего укрытия за деревом и увидел спускавшуюся во двор Аиссу. Сделав несколько поспешных шагов к дереву, женщина остановилась на полпути, словно охваченная внезапным приступом ужаса, и начала лихорадочно озираться по сторонам. Голова непокрыта. Туловище закутано с головы до ног в кусок синей ткани со множеством складок, один край которой закинут на плечо. Черные волосы рассыпались на груди. Аисса прижала вытянутые руки к бокам, растопырила пальцы, и во всей ее позе – вздернутых плечах и отклоненном назад туловище – сквозила непокорность и одновременно готовность отскочить в ожидании возможного удара. Выходя из дома, она закрыла за собой дверь, и теперь стояла одна в неестественном, зловещем сумраке пасмурного дня. Ни один предмет вокруг не поменял своего положения, и Лингарду показалось, что женщина возникла из ниоткуда, материализовалась из темного тумана и тусклого недоброго света, не способного пробиться сквозь толстый слой облаков в приунывший, бесцветный мир внизу.

Бросив быстрый, внимательный взгляд на закрытую дверь дома, Лингард вышел из-за дерева и медленно двинулся навстречу Аиссе. В ее внезапном оцепенении только беспокойные глаза и легкая дрожь пальцев выдавали, что она заметила его. Аисса решительно шагнула вперед и преградила дорогу капитану, широко расставив руки, черные глаза распахнулись,

губы приоткрылись, словно готовые что-то сказать, но ни один звук не нарушил угрюмую тишину. Лингард остановился и посмотрел на женщину с настороженным любопытством. Выждав немного, он сдержанно произнес:

– Дай мне пройти. Я пришел для мужского разговора. Он что, прячется? Прислал тебя, а сам боится выйти?

Аисса сделала еще один шаг вперед, опустила было руки, но тут же вытянула, почти касаясь груди Лингарда.

– Ему неведом страх, – тихо проговорила она дрожащим, но четким голосом, наклонив голову. – Это мой страх привел меня сюда. А он спит.

– Пора просыпаться, – твердо произнес Лингард. – Я пришел, хватит ему дрыхнуть. Пойди и скажи ему, а не то его разбудит мой голос. Виллемсу он хорошо знаком.

Лингард решительно опустил руки женщины и сделал попытку пройти мимо нее.

– Не надо! – воскликнула она и упала к его ногам, точно срезанная серпом. Порывистость ее движения застала Лингарда врасплох, он невольно отшатнулся.

– Это что еще за фокусы? – удивленно прошептал он и резко скомандовал: – Встань!

Аисса немедленно поднялась и посмотрела ему в глаза – с сомнением, но без страха. В ее глазах горел огонь дерзости, дающий понять, что она готова идти до конца и не отступит даже перед лицом смерти. Лингард продолжал суровым тоном:

– Не мешайся у меня под ногами. Ты дочь Омара и должна знать: когда мужчины встречаются при свете дня, женщины обязаны вести себя тихо и покоряться судьбе.

– Женщины! – вырвалось у Аиссы. – Да, я женщина! Ваши глаза это видят, Раджа Лаут, но видят ли они мою жизнь? Я, как и вы, о доблестный воин, слышала голос выстрелов, меня осыпал град веток и листьев от пуль, свистевших над головой. Я привыкла молча смотреть на яростные лица и крепкие воздетые руки, сжимавшие острый булат. Видела, как вокруг меня без страха или жалоб замертво падают мужчины, сторожила сон обессилевших беглецов, следила привыкшими к бесконечному бдению глазами за ночными тенями, несущими смерть. А еще, – продолжила она, печально понизив голос, – я видела бессердечное море, держала на коленях головы умирающих в бреду от жажды, принимала из их похолодевших рук весло и работала им так, чтобы никто не заметил смерти еще одного мужчины. Я через все это прошла. Что такого вы могли видеть, чего не видела я? Это моя жизнь. А какую жизнь прожили вы?

Смысл и тон сказанного заставили Лингарда остановиться, прислушаться и против воли вызвали у него симпатию. Аисса замолчала. Из широко открытых глаз с черными зрачками в узком кольце белков из самой глубины души наружу рвалось жгучее желание растопить лед в его сердце. После долгой паузы, подчеркивающей значительность ее слов, Аисса с горьким сожалением прошептала:

– И все-таки я стою перед вами на коленях! И мне страшно!

– Твое сердце, – неспешно сказал Лингард, с интересом глядя на Аиссу, – могло бы биться в груди мужчины, но ты, как ни крути, женщина, и мне, Радже Лауту, с тобой не о чем разговаривать.

Она выслушала ответ, подавшись вперед и напрягая слух, как если бы голос Лингарда прозвучал неожиданно, откуда-то очень далеко, с оттенком потусторонности, как голоса во сне, говорящие о поразительных, жестоких или нелепых вещах, которым невозможно что-то возразить. Ему не о чем с ней разговаривать. С ней! Аисса заломила руки и бросила на двор жадный, отрешенный, ничего не видящий взгляд, посмотрела на беспросветно-серое, с черными тучами небо, на мятущийся траур некогда жарких, сияющих небес, видевших, как зарождалась ее любовь, слышавших клятвы и посулы ее любимого, наблюдавших ее порывы и страхи, ее радость, ее уступки и, наконец, его капитуляцию. Лингард пошевелился, и это легкое движение побудило ее обратить разрозненные, бесформенные мысли в поспешные слова.