Изгои
Шрифт:
— Так, так, так. И что же это у нас такое получается? Воровство! Нехорошо, Кац! А еще интеллигентный человек! А ну-ка отдай!
— Не отдам!
— Тогда мы будем судить тебя на сходке, как вора!
— Мамашу свою засуди!
— Мало того, что ты вор, так ты еще и хам.
К угрозам Каца, похоже, никто всерьез не относился и не собирался останавливать. По-видимому, в Маяковке давно уже привыкли к выходкам горе-диссидента, воспринимая их как очередную хохму и повод посмеяться.
—
Луцык торопливо схватил ее за руку:
— Стой на месте! Куда ты лезешь?
— Он же сейчас убьет себя!
— Угомонись.
— Но ведь человек погибнет!
— Лаптев во всем сам разберется. Не встревай.
Между тем Кац перешел к активным действиям:
— Лучше смерть, чем рабство! Требую гласности суда над Синявским и Даниэлем! Визы в Израиль вместо тюрем! Да здравствует свобода! — провозгласил он и, запрокинув голову, одним махом осушил крынку.
Смех прекратился. Коммунары замерли в ожидании.
— Я в этой крынке слабительное храню, — решил наконец разрушить интригу доктор Кеворкян.
Кац боязливо проглотил слюну:
— Чего?
— Говорю, в крынке слабительное было. Очень мощное. Доза человек на двадцать.
— А почему там нарисованы череп и кости?
— Да чтоб такие кретины как ты ненароком не выпили!
— И чего ты молчал до сих пор?!
— Так тебе, дураку такому, полезно как раз принять, глядишь, мозги прочистятся.
— Мама… — проскулил Кац и схватился за живот.
— Дуй-ка ты быстрей в гальюн, а то в кальсоны навалишь. Оно у меня сильнодействующее!
Кац громко ойкнул и задал стрекача, придерживая кальсоны.
Вслед ему свистели, улюлюкали и хохотали.
— Выделю вам повозку со Скороходом, — с гордостью, словно говорил, как минимум, про «Бентли», сообщил Лаптев новоприбывшим.
— Скороход — это что? — спросила Джей.
— Скороход — это кто. Самый быстрый ослик в Маяковке! — гордо ответил председатель.
— А может, нам машину какую-нибудь? — задав вопрос Луцык.
— Угу, конечно. И ключ от квартиры, где деньги лежат, — ответил председатель. — С тачками в Маякове проблема. У нас всего один волчиный уазик остался. Другой уазик Фунт угнал, а на грузовике ребята за контейнером поехали. Так что довольствуйтесь осликом.
— А кто такой Фунт?
— Да был тут один… Раздолбай. Любитель покуролесить. Было время, он всю Маяковку на уши ставил. То с кем-то подерется, то напьется до непотребного состояния. Выгнали мы его из коммуны. Но он просто так не ушел, уазик с собой прихватил. Сейчас в Алькатрасе обитает.
— Ух ты, какие интересные дела! Выгнать человека из коммуны за пьянку… — возмутился писатель.
—
— Да у вас тут, я смотрю, страсти кипят покруче, чем в бразильских сериалах! — оценила Джей.
— Всякое бывает, да. А вообще этот Фунт непростой человек. Махновская у него душонка. Но что не отнимешь, умел он своей разрушительной энергией заражать окружающих. А с виду пустяшный человечек, фитюлька.
— Таких людей Лев Гумилев называл пассионариями, — проявил свою эрудицию Луцык.
— Слыхал где-то такой термин…
Тут к ним подошел Пятак и, зевая, обратился к руководителю:
— Оружие-то дашь, Сергей Леонович?
— Топоры, ножи, копья в вашем распоряжении.
— А как насчет настоящего оружия?
— Вальтер.
— И все?!
— И все. У нас и так в оружейке конь не валялся.
— Сергей Леонович, да как же так?!
— Ничем не могу помочь. Да, и сгоняй на кухню, возьми сухой паек и воды. Скажи дяде Франку, что я распорядился. Пускай не жлобится.
— Значит, завтракать мы не будем?
— В дороге перекусите, не велика беда.
— Но сегодня у Веры днюха, а дядя Франк по этому поводу обещал испечь бисквиты… Просто обожаю их!
— Ладно, так и быть, разрешаю позавтракать. Но в темпе вальса!
Когда коммунар отошел, Джей поинтересовалась:
— Сергей Леонович, а как на Карфагене с табачком?
— Курящая?
— К несчастью, да.
— Вот с табачком у нас плохо. Не растет он здесь… Я бы и сам полжизни отдал за пачку «Беломора».
На завтрак подали пшеничную кашу, бутерброды с салом, морковный чай и ослиное молоко.
— Слушай, а расскажи немного про этих фирмачей, — попросил Луцык Пятака, расположившегося за одним столом с ними.
— А что о них рассказывать? Обыкновенные барыги.
— Лаптев говорил, что у них полно всякого товара.
— Есть такое дело. Я как-то раз приобрел у них кулечек конфет, — он вынул из кармана брюк фантик, гордо выложил его на стол и заботливо разгладил ладонью.
Конфетная обертка была старой и выцветшей. Но изображение осталось четким: улыбающаяся буренка в кружочке в окружении белых ромашек.
— О, «Коровка»! Мои любимые конфеты! — обрадовался Кабан.
— А мне нравятся «Бон пари». Леденцы. Очень вкусные, — произнесла Гюрза.