Измена. Мой непрощённый
Шрифт:
Я хотела себя убедить, что безгрешна! Что желаю здоровья и счастья тому человечку, что нас разлучил. Я поставила эту свечу на алтарь. Фитилёк на ней вспыхнул теплом.
Я закрыла глаза, отыскав в своём сердце слова. И сказала их тихо, едва различимо:
— Я прошу тебя, Господи! Спаси его жизнь. И прости меня за все те мысли, что я думала раньше. Я не хочу, чтобы он умер. Я хочу, чтоб он жил.
Я ощутила, как плачу. Как боль, точно лава, скользит по щекам, бесконечным, горячим потоком. Всё то, что я прежде держала в себе,
— Прошу, вразуми! Дай мне возможность жить дальше, — шептала я тихо.
Всевышний услышал меня. Я надеюсь! Когда слёзы иссякли, я покинула храм. Вот только на выходе остановилась.
Церковная лавка в пленяющем свете лампадки, хранила спокойствие спящих икон. Крестики в ряд. «Освещённые» — надпись. Ну, кто б сомневался? Я давно не носила крестов. Может, зря…
— Скажите, а можно молебен за здравие? — спросила у женщины.
Та вскинула брови. Подняла взгляд от Библии и отложила её.
— Для кого? — спросила она, беря в руки листок.
— Для Никиты, — я прикусила губу. Как будто само это имя меня обжигало. И в этот момент поняла, что впервые озвучила вслух…
Витя трётся щетиной о моё оголённое плечико.
— Где ты витаешь? В каких облаках?
Я жмурюсь, стараюсь впитать эту близость. Вдохнуть его запах. Насытиться им до краёв! Илья — это прошлое. То, с чем нужно расстаться. А Витя — маяк, что ведёт меня сквозь темноту.
— Обними меня, — шепчу я, свернувшись калачиком, словно ребёнок на его необъятной груди.
И он обнимает меня. Обнимает без слов! Но в этих объятиях смысла больше, чем в любых, самых громких словах.
Глава 13. Илья
Больница именно такая, какой я её представлял. Лабиринты глухих коридоров, бесконечные ленты покрашенных в светлое стен. Похожие двери с табличками сбоку. «Палата 15», на трёх языках.
Нас приняли сразу. Отцовский приятель сдержал обещание, выделил место и оформил наш случай как благотворительность. Мне лишь осталось ему доплатить за лекарства, уход и заботу. За заботу — особенно щедро! Хотя он не брал. Но я оставил свой маленький «взнос» на развитие клиники в анкете Никиты. Он значится там под фамилией матери. Я же — всего лишь отец.
Палата просторная, светлая. Кремовый тон усмиряет волнение. Жалюзи вторят палитре, скрывая большое окно. Снежана сперва удивлялась контрасту погодных условий. Мы прилетели из ярой зимы в настоящее лето. Правда, с собой привезли непогоду и дождь.
— Я никогда не была в загранице, — смеялась она, и смотрела на мир так восторженно и вдохновенно.
«За границей», — хотел я поправить её, но не стал. Эта способность коверкать привычные фразы меня умиляла. С грамматикой Снежа не дружит, хотя очень хочет писать. За то у неё получается делать чудесные фото.
Я подарил ей смартфон с навороченной
Нас поселили раздельно. Точнее, Снежана с ребёнком осталась в больнице, как мама. А я теперь вынужден жить в прибольничном отеле. Что само по себе хорошо! Позволяет отвлечься. Тем более, я все дни напролёт провожу рядом с ними. Пару раз предлагал Снеже выйти развеяться. Но она ни в какую! Вцепилась в Никиту, как будто его отберут.
А его в самом деле забрали. Сперва — на анализы, после — на кучу различных осмотров, КТ, МРТ. Я каждый раз отвлекал её, как только мог. Мы гуляли по саду в пределах больницы. Он здесь прекрасен, как будто в Раю! Призывал её фотографировать всё: от цветов до скамеек. И даже сам пару раз ей позировал рядом с кустом.
Мы обедали в местной столовой. Которую проще назвать — ресторан. Здесь шведская кухня, огромнейший выбор меню. Я взял всего по чуть-чуть и с трудом уместил на тарелке. Снежана не ела, почти. Вынуждая меня, как ребёнка, кормить её с ложечки.
Когда наш хирург наконец объявил, что все показатели в норме. И операция будет с утра, то Снежана весь день провела рядом с сыном. Я приносил ей в палату еду. Накупил в магазине журналов. Нашёл музыкальный канал на ТВ. Но он не добавил нам радости.
Мне так хотелось остаться с ней на ночь. Но правила были тверды! И накануне ухода, уже дотянув до того, что меня прогнала медсестра, я прижался губами к ладоням Снежаны.
— Я рядом, лапуль, я с тобой, — прошептал, ощущая, как пальцы дрожат.
Она не ответила, только объяла ладонями щёки. Щетина уже отросла, я не брился с прилёта. Подняла, заставляя смотреть ей в глаза. Они говорили без слов. Выражали немыслимый страх, что теснился в груди.
Я чувствовал то же! Но только не мог объяснить это с помощью слов. Мы так и сидели, в молчании глядя друг другу в глаза. Обвиняя друг друга. Прощая.
Никитка уже мирно спал в своей детской кроватке. Точнее, уже не в своей, а в больничной. Он не знал, что ему предстоит! А наш диалог прервала медсестра. Что вторглась непрошеной гостей.
— I'm sorry I have to ask you to leave, (Простите, я вынуждена просить вас уйти), — сурово, но сдержанно выдала на чистом английском.
Благо, что доктор наш был полиглот. И Снежана могла изъясняться на русском.
— I'm sorry I'm leaving now, (Простите, уже ухожу), — ответил я бегло и поднялся с колен.
Снежана осталась сидеть на больничной кровати. Потерянный, жалкий ребёнок. С грузом вины на руках. Я чувствовал, каким непомерно большим был для неё этот груз. Я хотел разделить его с ней! Но не мог.