Измена. Простить, отпустить, отомстить?
Шрифт:
– Он добровольно отдал свою невесту мне?!
– Подложил, это немного разное. Да какая теперь разница. Главное разобрать все, что ты наворотил, а дальше видно будет. И от клиники я тебя пока отстраняю, нельзя чтобы твое имя мелькало в прессе, а я должен быть беспристрастным и неподкупным, даже в отношении своего единственного сына. Когда все уляжется, то поговорим, а пока, отдохнешь, в отпуск слетаешь, может вместе с Настей на Бали, помнишь, как раньше?
Я скривился так, будто сожрал целый лимон. Покрутил в руках планшет, слишком поздно увидев наклейку
– Это Настя тебе принесла?
– Да. Она большая умница, сам не понимаю, за что тебе такое везение. Так что ты сделаешь все, чтобы ее вернуть, понял?
– А если я не хочу? Если она не хочет?
– То как в детской поговорке. Не умеешь – научим. Не хочешь – заставим.
Отец уже оказался в коридоре, когда я дошел до последних кадров ролика. На видео, снятом из Настиной машины, наконец появилось лицо того самого Глушнева. Ничего особенного, обычная рязанская ряха, каких тысячи. Широкое, круглое, с носом похожим на клубень картофеля и непропорционально тонкими губами. Это все странно резануло где-то в области печени. Заныло, больно отдавая спазмом. Я согнулся и схватился за бок.
Каждый раз, когда я смотрел на Женю, думал, как мне повезло, что она выбрала именно меня. Не будь это я, она могла бы жить с каким-нибудь принцем или актером, или даже моделью. А жила с куском бесформенной глины!
Глушнев прошел мимо кадра, но на этом ролик не закончился. Зарябил черный экран, и появились какие-то буквы.
– Кто такой Роберт Уайти? – Тихо спросил вслух, не надеясь получить ответ.
Но отец меня услышал. Его крик раздался из коридора:
– Мудак какой-то, который вечно лажает! Наверное, твой сводный брат по матери, не иначе, надо покопаться, наверняка вы родня!
После этого он захлопнул дверь, оставив меня наедине с самим собой. В пустой и холодной квартире, где особо странно было слышать детскую песню про маму. Песню, которую Никита пел для Насти, когда был маленьким. Песня, которая до сих пор ассоциировалась у меня с семьей и домом, где тебя всегда ждут, всегда рады, всегда простят, чтобы ты не сделал.
А сделал я много. Нахуев*ртел сполна…
Глава 42
– Твои пальчики мягкие как зефир. Они созданы специально, чтобы ты вот так гладила меня, - прошептал Тимур и, перехватив мою руку у его груди, нежно-нежно поцеловал кончики пальцев.
– Лучше тебе не знать, где эти зефирки бывают во время работы, - хохотнула я, усаживаясь поудобней у него на коленях.
Это было сладко и очень по школьному. Может дело в солнце, которое, наконец, пробилось из-за туч и выплеснуло свой свет на город. Робкие лучи, еще не понимая, что зима отступила, стучали в окна больницы, прыгали по полу, создавали на стенах причудливые узоры, яркой скатертью ложились на стол. С одной стороны компьютер, который я так и не включила, с другой исписанный блокнот и солнце, играющее на выцветшем полотнище стола.
Может, дело в гигантском фикусе на подоконнике, какие
Может, во всем виновата Лидия Васильевна и ее выпечка, которую она принесла, чтобы отметить свой день рождения. В коридоре пахло пирожками, прямо как в буфете.
А может дело в чувстве, которое душило меня всякий раз, когда Тимур был рядом. Это что-то нежное, что-то трогательно невинное, отчего хотелось плакать.
Мой любимый Зелибоба держал меня на руках и баюкал как маленькую. Рассказывал про своих сестер и племянниц, целовал порозовевшие щеки, гладил, касался, смотрел вот так как сейчас – внимательно и спокойно.
А я умирала от непонятного счастья и такой же непонятной тоски. Здесь с ним я не Настя Савранская, тетка с проблемами, врач, мама взрослых уже детей – нет, нет, нет. Убаюканная сильными руками, я постепенна забывала про все это и снова становилась Асей. Мне шестнадцать. Я влюблена в самого лучшего мальчика нашего класса и это, о Боги, взаимно. Мы целуемся до потрескавшихся губ, до неровно стучащего сердца, до мути перед глазами. Чувство такое, что вот-вот раздастся звонок с последнего урока, а впереди нас с Тимуром ждет лето, а лучше целая жизнь.
И даже если нет, я не хочу думать об этом. Я вообще не хочу думать, потому здесь и сейчас я выбрала умирать от невысказанной нежности, от неполученной когда-то любви, которая догнала меня спустя много лет и так накрыла, что до сих пор не оклематься.
Мы здесь, мы сейчас и катись к черту то завтра, в котором не будет нас.
– Сильно устала?
– Очень.
– Сделать массаж?
– Не надо, я так расслаблюсь, что вся стану зефиром.
– Тогда я приготовлю ужин.
– И будем есть его на парковке?
Поднимаю лицо на Тимура и утопаю в вязкой тьме его голодных глаз.
Все так, милый, все так.
Наши маленькие каникулы закончились, и сейчас дома живет Тома, которую я совсем не готова знакомить с лысым и очень грозным с виду дядькой. Томке ж не объяснишь, что на самом деле он плюшевый Зелибоба, который будет тягать ее на руках и в тайне от меня кормить конфетами. Она и сама поймет, насколько мой Тим хороший, но не сразу, не на следующий день после того как я привезла ее из школы – все еще больную, в пижаме и с грязной нечесаной головой. Не через неделю после того как переехала от папиной любовницы. Не через месяц после того, как узнала, что мы разводимся.
А когда? Сама не знаю, просто не сейчас. Мы поговорили об этом с Тимуром, он согласился со мной, хоть мы оба и не понимаем, как сейчас будут выглядеть наши отношения. Урывками в перерывах между работой, рано утром и пару часов ночью, когда Тамара уже заснула, а я пока еще нет?
Все варианты, рисуемые моим воображением, были ужасны, поэтому я малодушно закрывала глаза.
Не знаю, что будет завтра, я живу сейчас – на коленях Тимура, пока он нежно гладит мои волосы. Может и правда случится чудо, может мы с ним его наконец заслужили и завтра раздастся звонок с урока? А впереди все лето для нас двоих.