ИЗМЕНА. Развожусь!
Шрифт:
И было ради чего? Была бы цель великая, так нет же, чёрт – во имя любви. А теперь душа в пепел!
Подтягиваю к себе колени и упираюсь в них лбом. Мне хочется выкричать боль, но получается лишь тихонечко скулить под пытками собственной памяти. Внутри меня бьётся в агонической истерике и муках та молоденькая наивная идиотка, которая была уверена, что сможет осчастливить другого насильно. Чувствую, как тело сдается и содрогается – желудок подбрасывает к горлу, и меня выворачивает. Тем, что есть –
Вдох-выдох.
Вытираю рот рукавом. Встать нет сил. Поднимаюсь на четвереньки – единственное, на что меня хватает, и медленно ползу в направлении ванной.
***
Однако, утро я встречаю с улыбкой. Как и Ольгу, которая входит ко мне в спальню с высоким фарфоровым кофейником и кофейной парой.
– У вас сегодня хорошее настроение? – Не дожидаясь моего ответа, тут же добавляет: – Это радует, потому что погода просто удручающая. Бррр!
Она успевает красноречиво содрогнуться, оставить поднос на прикроватной тумбочке и одним резким движением одёрнуть в стороны тяжёлые плотные шторы.
Снаружи ветер с мелким дождём колотит в окно и таскает по территории осенние листья. Несмотря на это, кажется не холодно и грязи нет.
Я пожимаю плечами. Не знаю, кому как, а мне нравится.
Делаю глоток бодрости из ароматной арабики и закрываю глаза, слегка промычав от удовольствия.
– Вам уже лучше? – Говоря со мной, Ольга без лишних вопросов убирает моё свадебное платье в чехол, а тот назад в шкаф. Запирает его там вместе с моими негативными эмоциями и участливо интересуется: – Что-то вспомнили?
– Да, – киваю я, снова поднося фарфоровую чашку к губам. – Вспомнила. Что я очень привередлива в плане кофе и сырников. Это два объекта моей страсти, и я очень надеюсь, что ты тоже об этом не забыла. Так где они, Оля?
– Но вы же никогда… Я всё помню! Только чёрный горячий кофе с утра. Больше ничего.
Я смотрю на неё с серьезным выражением лица, но ямочки на щеках, как искорки веселья выдают меня с головой.
– Пфф!!! – Её глаза закатываются так, что, кажется, делают полный оборот внутри черепа. Она воодушевленно всплескивает руками и восклицает: – Ох, уж эти ваши шуточки!
Ольга осматривается по сторонам и переходит на таинственный шепот:
– Говорят, у Константина после вчерашнего до сих пор глаз дёргается!
– И это всё? – не то насмешливо, не то разочарованно (а может, и немного сочувственно) переспрашиваю я: – Разве ни у кого больше ничего не почернело и не отвалилось?
Сжав губы и сдерживая смех, Оля мотает головой. Я улыбаюсь.
Оказывается, что иногда любовь умирает так весело!
Так может это и есть мой шанс на новую жизнь?
Дожидаюсь, когда Ольга выйдет, и набираю в телефоне папин номер. Меня встречает длинный
На всепонимающем выдохе, нажимаю отбой, но практически сразу принимаю входящий вызов.
– Да, Поля, – от звука родного мужского голоса теплая и приятная волна прокатывается по всему телу. Глубокий. Чуточку хриплый. Уверенный. Кажется, сухой и строгий, но это лишь при вынужденных обстоятельствах. – Тебе стало хуже?
От сквозящей родительской тревоги щиплет в носу. В горле и глазах. Везде и до слёз.
– Нет, пап, всё в порядке. Я просто соскучилась.
Мне слышно, как он прикрывает трубку рукой, извиняется и выходит.
– Ты не дома? – спрашиваю я. – Извини. Я не хотела тебя отвлекать.
– Позавчера пришлось уехать в Камбоджу, оттуда в Индонезию на Бали для участия в Восточноазиатском саммите. Ты не отвлекаешь. Деловая часть уже завершена, и мы с делегацией на обязательном ужине. Жуткая, я скажу тебе, местная традиционная кухня.
Я знаю, что он никогда не улыбается, но сейчас почти вижу, как чуть дёргаются вверх уголки его губ.
– А мама?
– На Алтае в каком-то модном Центре лечебного голодания, но, сдаётся мне, что в отличие от неё, я вернусь домой гораздо более похудевшим. – Он хмыкает, будто для него это факт. Ничего интересного. Затем спрашивает, словно уловив тонкий смысл моего самоистязания: – Поль, что случилось?
Глава 4.2
Рассказать ему?
Так я уверена, папа прекрасно осведомлён о том, что происходит в доме Бессонова. Так сказать, со всеми вытекающими безобразными деталями, но помогать он не будет. Больше не будет.
Он – человек старой формации и строгий цензор не только самого себя, но и окружающих. Принципиален и придирчив (к своим, кстати, более требователен, чем к посторонним), чем заслужил уважение среди подчинённых и главных чиновников страны. Часто от него я слышу фразу, что в конфликте всегда виноваты оба. Но правда заключается в том, что один действительно виноват больше. А в моём случае, мы с папой оба знаем кто.
Молчу и дышу в трубку. Сказать нечего.
– Хочешь спросить стоит ли идти по пути, который ты выбрала себе самостоятельно?
В его голосе слышатся нотки усталости. Многочасовые переговоры, а также постоянные перелёты, пусть даже в удобном кресле правительственного самолета, могут быть до крайности утомительными и негативно сказываются на состоянии здоровья. Мне становится невероятно стыдно за этот звонок. Прямо до боли.
Уши загораются, я спешу его закончить:
– И что ты скажешь?