Измененное время (сборник)
Шрифт:
Но мать девочки, видимо, и сама как-то не пыталась притворяться, не выглядела радостной, а печалилась, бедная, на этой нищей свадебке, где присутствовали подружки невесты и почему-то один дядя жениха, бизнесмен из Вышнего Волочка.
Который занял собой все пространство громким голосом и рассказами о Париже, где был на семинаре, который они сами же с ребятами и организовали. Он бурно хохотал, рассказывая, как трое русских бизнесменов жили в одном номере и поставили эксперимент: сколько же льда производит машина в гостиничном коридоре?
Вернувшись
С хохотом причем, удалые бывшие научные сотрудники.
Подыхали от смеха буквально!
А о себе он рассказал, что он сам, дядя, потом заинтересовался выползающей из автоматического прибора бумагой (это дело располагалось над унитазом и производило гигиеническую подстилку на седло) и множество раз нажимал кнопки, рассчитывая, что бумага когда-то кончится! Весь был, как в сугробе, в полосах этой бумаги!
Так он горланил, подливал девочкам, чувствуя себя в полном праве, но и слегка обиженный, что свадьба не в ресторане. В конце повздорил с племянником, снялся и ушел ночью куда-то. И больше его и не видели. Таковы были родные молодого. Мать с отцом вообще не проявились, там существовала еще сестра. Видимо, не хотели тратиться ни на дорогу, ни на свадьбу.
Всё родовые, племенные нежелания родниться, всё залоги будущих кровных обид, которые закладываются именно на свадьбах чаще всего и с рождением детей, во-вторых.
Мать девочки всё претерпела, все свои обязанности выполнила, всё купила, наготовила с помощью своих подруг, накрыла праздничный стол, отдала молодым дальнюю запроходную комнату, сама оставшись в проходной, затем прописала мужа дочки, а как же. Все было сделано.
Но все было сделано с нехорошими предчувствиями, скрепя сердце, которое у матери ныло от сознания грядущей измены со стороны даже этого мужа, криворотого, всегда с усмешечкой, непородистого, то есть: и ест не так, чавкая и рыгая, и локоть на стол, а другой на коленку, весь изогнувшись, и ничего не стесняется, своих животных проявлений посреди трапезы, и даже этим бравирует. И как бы нарочно раздражая тещу своими частушками и прибаутками в народном духе.
И может выпить, и выпить не дома, и там, не дома, застрять, в то время как беременная дочка ждет, притаилась в своей норке у маленького телевизора, шуршит и молчит, печально пробирается мимо и на молчание матери реагирует как на упреки, т. е. с каменным выражением на хорошенькой как у котенка мордочке — два глазика больших, умильный кошачий ротик, всегда сложенный в полуулыбку, с младенчества такое выражение, с колыбельки — довольное, глупенькое выражение доброты и радости! Как они с отцом любовались этим выражением на лице малышки!
И вот теперь сидит эта мордочка со своим умильным ротиком, а глазищи печальные.
Мать уползала на кухню, чтобы не мешать бедной девочке, а потом они обе укладывались спать, и под утро пьяный зять грохотал табуретом
Тем не менее зарабатывал, даже бегал как программист по вызовам во внеурочное время, вроде неотложной помощи, и любил повторять, что приехал сюда нищим и никто знать его не знал, а теперь все здороваются, а поедет в Америку — и через три года тоже с ним будут все здороваться! И уехал, надо же.
Какие-то поддельные еврейские корни предъявил документально.
Уехал и увез жену с родившейся девочкой, с младенцем драгоценным, как зеница ока, с нежнейшим ростком из этой унавоженной семейной почвы, с точно так же сложенным в полуулыбке кошачьим ротиком.
Уехали, порвали все ниточки и канаты, которыми бабка была привязана к дочери и внучке.
Бабка-то была совсем молодая, сама родила в двадцать два, а дочь то же самое сделала в двадцать три, то есть мамаша осталась как свободная женщина с квартирой.
Раз вышла замуж от тоски — и разошлась, второй раз вышла замуж за разведенного по-другиного бывшего муженька, за неказистого, больного псориазом, потасканного ученого, который в молодости не решился, а теперь вот осуществил мечту юности, позвонил и пришел с подарком, с настольным бильярдом ни к селу ни к городу. Как будто бы он запомнил, что они в доме отдыха в студенческие времена сражались в бильярд!
Эти романтические воспоминания были основой данного брака — вот, любил всю жизнь, но не сказал ни слова, а когда она вышла замуж, то и он от тоски сделал то же самое.
То есть неудача за неудачей и с той, и с другой стороны, в результате сошлись два одиночества.
Вроде бы тема для гордости и любви на все оставшееся время, однако этот новейший супруг имел, в свою очередь, собственную дочь от того дурацкого брака.
И эту дочь как-то по-своему тоже боготворил. А что делать? Главная любовь жизни — не сексуальная, а родовая к потомству.
Эта горе-дочка мыкала жизнь в однокомнатной квартире с этой своей матерью, полубезумной особой, и жаловалась отцу на штуки и коленца, выкинутые мамашей в очередной раз (что та звонит своим подругам и демонстративно черт-те что клевещет на собственную дочь, не дает никому прийти к ней в гости, скандалит, что не может спать, если она поздно смотрит ящик, и т. д.).
Дочь намекала (это было ясно) на то, чтобы отец пустил ее жить в свою однокомнатную квартиру, раз уж он женился и живет на квартире жены.
Но отец трусил, он свою квартирку берег как зеницу ока и даже сдавать ее не желал, по типу трех медведей, т. е. не желаю, что кто-то будет спать на моей кровати и есть из моей чашки!
Затем он имел в ее недрах запасную явку, пребывая в тылу иностранной державы (в доме новой жены) как некий независимый эмигрант.
Скажем, раз или два в неделю он демонстративно ездил стирать домой на своей стиральной машинке.