Изменяя прошлое
Шрифт:
— Все нормально, Соболь, — ответил я, — полный порядок. А что, есть какие-то предъявы ко мне?
Тут и Нечай с чайником заварным подоспел, не любил я чай в банке, как другие заваривать, да и положение позволяет. В это время Сурок уже поставил две табуретки в проходе, положил на них специальную доску, получился столик. На столике появились фаянсовые бокалы, конфеты в вазочке и пол-литровая банка с настоящим башкирским медом. Я-то мед не очень люблю, но Нечай его жрет как не в себя. Приходится даже орать на него, чтобы для таких вот случаев, так сказать, на представительские цели, оставлял хоть немного.
— Да нет, — ответил Соболь, — никаких предъяв к тебе не имеется. Я, наоборот, зашел спросить, может, помощь какая нужна?
— Ну, — закинул я удочку, — если травки малехо есть, я бы не отказался. А так,
— Держи, — улыбнулся Соболь, доставая из кармана пачку папирос «Беломорканал», — здесь уже забитые. Как знал, что ты спросишь, только утром сегодня загнали.
— От души, Петрович, — ответно улыбнулся я, забирая пачку и краем глаза замечая, как Сурок носом заводил. Вот же подсел Сурок на анашу или, как сейчас на аглицкий манер принято говорить — марихуану! Но когда я ее впервые еще при Союзе попробовал, мы все называли ее анашой, так она для меня анашой и осталась.
— Да без базара, Пастор, — хохотнул Соболь. — Я же помню, кто у нас любитель!
— Так, может? — предложил я, кивнув на пачку.
— Не, сейчас не хочу, — отказался положенец. — Да и вообще, ты же знаешь, что я больше другое люблю.
Я кивнул, то, что Соболь плотно на герыче сидит, для меня секретом не было. А мне-то что, его личное дело, как своей жизнью распоряжаться. Но я, попробовав пару раз еще в молодости, больше к этой теме не возвращался, не мое это. Другое дело, наша родная водочка! Но и к водке в последние годы я стал относиться прохладнее, хотя мне алкоголизм вряд ли грозил. Слишком редко и недолго я бываю на воле, чтобы успеть спиться. Здесь, конечно, тоже можно хлебнуть зеленого змия, но все же нечасто и обычно, не так много. Да я, честно говоря, и на травку никогда особо не подсаживался, но то, что любил иногда пыхнуть — это правда, не скрываю. Вон, сколько уже стран в Европе легализуют марихуану, значит, большого вреда от нее быть не может. По крайней мере, для меня. Да и нутром я чувствовал, что если сравнивать, то от той же водки вреда в России несравнимо больше.
— Как знаешь, — убрал я пачку обратно в карман на глазах не отрывающего от нее взгляда Сурка. Видно, запоминает, куда я положил, если в ближайшее время кони двину. Ну, в смысле, если получится у меня там все, в прошлом.
В общем, посидели мы, побазарили о том о сем, чаю напились. Я все ждал, когда же Соболь к делу перейдет. Но он так и не перешел, видно, не очень поверил Нечаю. Да и как тут поверишь? Впрочем, может, ошибся я и не знает ничего кент мой, а потому и сказать смотрящему ничего не мог? Может и так, но я по Нечаю видел, что догадка моя, верная. Возможно отчасти, но верная. Я ж его, как облупленного знаю.
Но, несмотря ни на что, Соболь ушел, так ничего и не спросив. Лишь напоследок задержав тяжелый взгляд на физике. Явно, настропалил Нечая, чтобы тот нос по ветру держал. Ладно, с Нечаем я вопрос решу, дайте время. Если, конечно, кони к утру не двину, на что очень рассчитываю.
***
Конец июня 1979 года.
Как обычно, часам к одиннадцати утра мы постепенно собирались на нашем месте, на «пятаке». На улице было жарко, все же — конец июня, думаю, после того как все соберемся, махнем на речку. Не зря же я с утра плавки надел под старенькие брюки клеш! Пока подошли только Седой и Джин, и мы вяло переговаривались, еще не совсем проснувшиеся. Школа позади и теперь, пока лето, можно спать хоть до обеда!
Уже больше недели, как сдали экзамены, и все трое получили Свидетельство о восьмилетнем образовании, с Андрюхой «Седым» и Саней «Джином» мы учились в одном классе. Седой собрался идти в девятый, Джин решил податься в 28 ГПТУ, на каменщика, а я никак не мог выбрать между технарем и продолжением образования в школе, до полной десятилетки. Школа, конечно, уже достала, хотелось чего-то нового, новых ощущений, новых эмоций. Ведь школьник — это еще ребенок, верно? А студент технаря — это звучит совсем иначе. Хотя, почему «студент»? Мы же в это время учащихся техникума студентами не называли, студент — это тот, кто в институте. Да и, честно говоря, сельскохозяйственный техникум точно не предел моих мечтаний.
Так, стоп! Что это со мной? «Мы в это время…» — это о ком я сейчас? И в этот самый миг я ощутил, как сознание словно бы раздваивается. Я был
Я внимательно осмотрелся вокруг. Ну да, это наш маленький районный городок, где я родился и вырос, и где в последний раз был лет пятнадцать назад, решив навестить могилу матери, умершей, пока я отбывал очередной срок. Отец ушел еще раньше, и теперь они покоились рядом на здешнем кладбище.
Я помотал головой: кто умер, какие могилы? Мама сейчас на работе на швейной фабрике, отец позавчера уехал в очередной рейс, кажется, куда-то в Молдавию. Он у меня дальнобойщик, на «Колхиде»[1] баранку крутит, мечтая пересесть на более надежный «МАЗ».
Голова закружилась, меня шатнуло, и я прислонился к невысокому заборчику, возле которого мы стояли.
— Смотри, Седой, Пастор, похоже, уже где-то с утра успел нализаться!
И друзья заржали немудреной шутке. Пока я думал, что ответить, сбитый с толку мозговым раздвоением, из-за угла вывернули Микроб, Таракан и Стас. Мы обменялись вялыми рукопожатиями, а я разглядывал вновь подошедших приятелей с некоторым удивлением, словно вынырнувших не из-за угла, а из далекого и почти забытого детства. Все мы носили брюки клеш разной степени расклешенности, у всех были длинные волосы. Ну, не по лопатки, конечно, и даже не по плечи, но уши закрывали и сзади — по середину шеи, примерно. Модных джинсов нет ни на ком, все мы из обычных рабочих семей, наши родители просто не в состоянии понять, как могут простые брюки из хлопка стоить больше двухсот рублей. Если правильно помню, первые джинсы у меня появятся только через год. Да, точно, в год московской Олимпиады! Я куплю их на деньги, украденные из квартиры соседки, это моя первая квартирная кража — совершенно спонтанная для меня самого, кстати. Просто как-то, выйдя из квартиры и заперев дверь, я зачем-то (бес попутал?) попробовал своим ключом открыть дверь соседней квартиры, ни на что особо не надеясь. И она открылась так, словно там стоял наш замок! Вот как делают замки, а? Потом, когда обнос хаты стал для меня одним из способов пополнить бюджет, я заимел большую связку самых разных ключей. Кстати, в трех из четырех случаев один из них подходил, и дверь открывалась без всяких отмычек.
Подстригусь коротко я тоже через год, когда учившиеся в Москве знакомые парни скажут мне, что с длинными волосами в столице уже никто не ходит — немодно, и потом уже никогда волосы отращивать не буду. А пока вот такие мы, провинциальные ребята образца лета 1979 года: длинные волосы, брюки клеш, в кармане — пачка «Стюардессы» или «Опала», или «Ту-154» — дешевых болгарских сигарет с фильтром. Копеек тридцать пять, вроде пачка стоила. Не сказать, что, прям, дешево для нас, но понты в юном возрасте — это всё! Сверху на мне, как и почти на всех, простая рубашка с подвернутыми рукавами.
Вот, тоже удивительная вещь: почему-то рубашку с короткими руками было не купить, с длинными рукавами полно, а с короткими — дефицит. Поэтому летом многие просто подворачивали рукава. Мне порой кажется, что вот из-за такого дурного, труднообъяснимого дефицита, в том числе Союз и развалился. Деньги у людей в целом были, но в магазинах ничего не купить, все приходилось «доставать по блату» или втридорога покупать у барыг.
«Стас» — это Серега, почему он «Стас» я вообще не мог вспомнить, как, впрочем, и почему Саня — «Джин», а еще один Сергей — «Микроб». С Андрюхой «Седым» все понятно, у него очень светлые волосы. «Таракана» звали Игорем, а вот фамилия у него — Тараканов, отсюда и «Таракан». Говнистый тип, мы с ним недолюбливали друг друга, даже как-то раз подрались, вот только не помню, мы уже дрались или еще только будем драться? И «Тараканом» его вслух в нашей компашке обычно никто не называет, он прям, очень сильно обижается. Хотя, что тут обижаться, раз уж такая фамилия досталась? Попади он на зону, будет «Тараканом» пожизненно, и попробуй только обидеться: на обиженных в тюрьме воду по поговорке не возят, их, как бы это выразиться помягче…, пусть будет — имеют сзади. А все дело в том, что обиженными в местах не столь отдаленных называют «петухов». И потому там, блин, никто никогда не обижается, все исключительно только раздражаются, сердятся, возмущаются, ну и… прочие эвфемизмы используют для словесного выражения своих потревоженных чувств.