Изумрудный Армавир

Нерей Александр

А я всё это время рядом порхал в гордом одиночестве. Контролировал всё. И миром нашим гордился. Потом, хлоп! И я уже с претензиями к нему за скоростное возвращение домой. Чуть об Фортштадт меня не расплющил. Но потом сразу же его простил…

Глава 15. Семейная катавасия

Я закончил краткий обзор послеобеденных подвигов, а мои домочадцы только-только во вкус вошли. Угодник подливал в стопочки, и все угощались и отдыхали. Все, кроме меня. Мне так и не дали поужинать по-человечески. Наверно, из-за того,

что всё ещё оставался в неуместном карнавальном костюме заморского героя-спасателя.

— А сейчас начинаем литературные игры, — весело объявил Николай, но голос у него дрогнул.

— Не знаю таких, — заявил папка.

— Никто не знает, — повинилась за всех мама.

— Зато Сашка наш знает, — кивнул в мою сторону дядька.

— Что-то я о таком не помню, — открестился я от неизвестной, да ещё и играющей литературы.

— Бьюсь об заклад, знаешь. Проверим? Мы уже с тобой один раз играли, — настаивал Николай.

— Поконкретнее, можно? — вступил в нашу свару слегка захмелевший родитель.

— Поконкретней? Получите. Я начинаю, а кто продолжение знает, тот и продолжает.

— Что продолжает? — решила и мама разузнать об играх с литературой.

— Верблюд, когда ты стал горбат? — выдал Николай, вместо объяснений.

— О-о! Это длинная история, — вырвалось у меня, незнамо откуда.

— И всё же, всё же, всё же, — продолжил Угодник.

— Когда я Бога попросил, чтоб был ни на кого я не похожим, — закончил я короткое подобие четверостишия.

— Даёте! — подивился папка.

— Молодцы, — похвалила нас мама. — Оригинально и поучительно.

— У нас ещё мешок таких имеется. Продолжаем? Там хоть и не в рифму бывает, зато не менее интересно, чем у самого Омар Хайяма, — раззадорился дядя Николай.

— Если честно, толком не знаю, откуда всё это во мне… — начал я оправдываться, но меня прервали на полуслове.

— Погодь-погодь. До сольных выступлений мы чуть позже доберёмся. А сейчас про мудрость, — перебил меня Угодник и начал: — Старик, как мудрость нам увидеть? Где искать? Быть может, признаки какие-нибудь есть? Седая борода, бесстрастный взгляд, когда увидит золото или услышит лесть?

— Друзья, коль соблюсти приметы эти, прибавив всего лишь два рога, мудрее моего козла вам не найти на свете, а он живёт в сарае за порогом, — по-стариковски выговорил я совершенно незнакомые строки.

Что тут началось! Все не просто засмеялись, все до слёз захохотали. Будто это не стишок был в нашем с Угодником исполнении, а живое выступление знаменитых Тарапунько и Штепселя. Больше всех смеялся сам Угодник. Слёзы так и текли из его глаз, но он не обращал на них никакого внимания.

На одно мгновение мне даже показалось, что это мы всей семьёй излучали из себя тот самый негасимый свет добра и жизни, который я сегодня ожидал от Угодника. Да так ярко светили, что у него слёзы из глаз! Будто бы он сидел под нашими лучами и не просто оттаивал, как он говорил, а впитывал наш свет. Заряжался им. Заполнял всего себя, чтобы потом самому раздавать его людям. Но это видение длилось не больше мгновения.

— Расскажи нам про товарищескую

клешню. Про отшельника. А я пока с братом посмеюсь от души, — попросил он меня неизвестно о чём и продолжил улыбаться сквозь слёзы.

— Только начни сам, а я сразу вспомню и продолжу, — пообещал я, а у самого от нашей катавасии из смеха и слёз на душе совсем не аленькие цветочки расцвели.

— Отшельник-рак всю жизнь прожил в пруду, — выдал начало Николай, еле-еле успокоившись.

А я тотчас вспомнил стих об отшельнике, но сразу продолжать его не стал, а дождался, пока Угодник нальёт ещё по одной стопочке, пока всё пригубят стаканчики, пока закусят, а только потом начал его с самого начала.

— Отшельник-рак всю жизнь прожил в пруду. Воды он не мутил, привычен был к труду. Супруги не имел и дружбы не водил, и редко по ночам на берег выходил. Но вот, под старость, он решил жениться. Кого же в жёны брать, никак не мог решиться. Одна толста, другая холодна, а третья, непременно, уж чья-нибудь жена. Вот так он в поисках по дну бродил, пока однажды в раколовку угодил. Взмолился старый, закричал: «Спасите! Ведь друг ваш и сосед в беду попал!» Но сколько не кричал он: «Помогите!»

— Клешни никто из раков не подал, — не утерпел и выдал Николай последнюю строчку. — Браво, Александр. Браво!

— Ты у нас, оказывается, талант, — удивился папка, но захлопал в ладоши так, будто это я сам написал стишки и басни о верблюдах, козлах и раках.

— Он когда со своим Мишкой Косолапым по телевизору выступил, мне все девчонки на фабрике так и сказали: «Твой сынок артист», — припомнила мама ещё один наш семейный анекдот.

Фактически я тогда крупно опозорился. Забыл слова детского стишка, но зато скорчил такую умилявшую рожицу, что все телезрители подумали, будто это так Мишка обиделся на свою шишку, которая отскочила ему по лбу. Слава Богу, моя амнезия оказалась короткой, и я нашёл в себе силы закончить ясельное стихотворение.

Вот и в тот вечер с Угодником в качестве душевного гостя над моей головой сгустились грозовые тучи Косолапого Мишки, с которым я потом выступал по десять раз кряду, стоя на табурете, перед близкими и дальними родственниками на совместных пьянках и гулянках, на армейских проводах и встречах, на свадьбах и днях рождениях. В общем, я всем своим существом почуял, что и праздник Жабы-Дирижабы не обойдётся без этого, пришибленного шишкой, Михаила.

— Сейчас Санька нам пару солёных анекдотов… Взрослых анекдотов расскажет, а потом споём, — прозвучала из уст Угодника совсем не спасительная речь, на которую тайно надеялся.

— Может, лучше про Мишку? — взмолился я, потому, как перепугался неведомых, да ещё и взрослых, анекдотов.

— Потом про Мишку, — подвёл итог папка и показал рукой, чтобы вставал из-за стола и продолжал концерт по заявкам.

— Ну, вас! — отмахнулась мама и начала убирать со стола закуски, а выставлять десерты и фрукты, с бананами и пепси в том числе.

— Погодите. Они тоже рифмованные и никакой похабщины. Ха-ха-ха! — выдал себя с потрохами Николай. — Почти никакой, честно-честно.