Извращенное королевство
Шрифт:
– Спасибо, Нокс. – Я борюсь со слезами, когда говорю это.
– Нет, это тебе спасибо. Тед был первой игрушкой, которую получили мы с Тил. Папа говорит, что медведь был твоим любимцем. А дети не отдают любимые игрушки первому встречному. Черт, да я и сейчас неохотно делюсь своими вещами.
Я сглатываю.
– Пустяки.
– Это имело значение для нас обоих. Мы с Ти были детьми, которым была неведома надежда, но ты подарила ее нам в виде Теда. – Он улыбается. – Кстати, мы хорошо о нем
– Вы с Тил брат и сестра?
Он кивает.
– Близнецы.
– Правда?
– Разнояйцевые. – Он подмигивает. – Я унаследовал все самое лучшее.
Вот здесь я с ним не соглашусь. Хоть Нокс и хорош собой, у Тил уникальная, редкая красота: она одновременно выглядит и невинной, и сильной духом. И милой, и опасной.
– Мы были уличными детьми, – продолжает Нокс. – Сбежали от матери-наркоманки, которая хотела продать нас за деньги и прочие плюшки.
Я задыхаюсь, представив себе их жизнь, и роняю тост. Еда – это последнее, о чем я сейчас думаю.
– А отец?
– Я и не знал его никогда. Папа – единственный отец, который у нас был.
На сердце становится тепло, словно меня вырвали из темной ледяной зимней ночи и перенесли в теплый летний день. Папа забрал двух детей и помог им обрести новый дом.
– Он забрал вас к себе после того случая в подвале?
Нокс кивает.
– Раньше мы жили в отдельном доме с Агнусом, но папа постоянно нас навещал. После пожара мы переехали к нему.
– Но он был в коме.
– Он оставался нашим папой, даже пока спал.
Все, что рассказывал мне Нокс об отце, теперь имеет смысл. Он никогда не переставал считать папу своим отцом даже после того, как тот впал в кому с мизерными шансами когда-либо проснуться.
– Спасибо, что был рядом с ним, когда он в тебе нуждался.
– Ой, вот только не надо этих слезливых фраз. Все-таки он и мой папа тоже. – В его глазах загорается вызывающая искра. – А я его любимчик.
Я улыбаюсь и наконец, первый раз за утро, кусаю свой завтрак. Мы с Ноксом обсуждаем те времена, когда он запрещал себе искать меня. Очевидно, Агнус не хотел, чтобы мы общались без участия папы.
Мы немного болтаем, когда у входной двери раздается шум. Я встаю, и Нокс подходит ко мне. Мы растерянно хмуримся, следуя к источнику звуков.
Дворецкий разговаривает с кем-то у двери. Не успеваю сделать и шага вперед, как меня внезапно обнимают.
Ноздри наполняет аромат «Нины Риччи», когда тонкие руки обнимают меня так крепко, что едва ли не душат.
– Элси, – кричит она мне в шею. – Боже, с тобой все в порядке. Все будет хорошо, милая.
– Тетя?
– Я здесь. Тетя рядом. – Она отстраняется и изучает мое лицо безумными глазами. – С тобой все хорошо? Ничего не болит? Ты кушала?
–
– Успокойся, Блэр. – Голос дяди такой же умиротворяющий, каким я его помню. Он держит мой рюкзак и с непоколебимым спокойствием стоит на входе.
Я слабо ему улыбаюсь.
Я ужасный человек. Прошло два дня с тех пор, как я сообщила им, что возвращаюсь домой, а потом исчезла, не сказав ни слова.
– Прости, – шепчу ему я.
Хотя я все еще злюсь на них за то, что все эти десять лет они скрывали от меня правду и запрещали искать ее, тетя и дядя по-прежнему мои родители. Так или иначе.
– Идем домой, милая. – Тетя вцепилась ногтями мне в руку. – Оставим это место.
– Категорически нет. – Голос папы эхом раздается у меня за спиной, словно гром: сильный и бескомпромиссный. Он встает рядом со мной и обращается к тете: – Вы все можете остаться здесь сколько хотите, но Эльза никуда не пойдет.
Дядя и тетя замирают, глядя на него, как на призрака, – отчасти он им и является.
Не могу их винить. У меня была такая же реакция, когда я впервые его увидела.
– Ты жив, – шепчет дядя.
– Мне без разницы, жив ты или нет, – огрызается тетя. – Эльза – моя приемная дочь.
– Эти бумаги можно в любой момент аннулировать с учетом того, что ее настоящий отец жив.
Губы тети трясутся, но внешне она держится прямо и спокойно.
– Я не оставлю с тобой Эльзу, чтобы ты не разрушил ее жизнь, как разрушил жизнь Эбигейл.
– Вы как никто другой знаете, что Эбигейл была больна задолго до того, как я женился на ней. – Он угрожающе делает шаг вперед. – Я был рядом с ней до самого конца, а вот где была ты, Блэр?
Тетя вздрагивает, словно он дал ей пощечину.
Эту сторону папы я никогда не видела – безжалостную и беспощадную.
Она потирает шею.
– Эльза, идем домой, детка.
Где-то в глубине души я скучаю по дяде и тете и мне ее жаль – из-за трудного прошлого и деспотичного отца.
Должно быть, ей стоило больших усилий приехать в Бирмингем, когда это место ассоциируется у нее с травмой. Она немного дрожит с той минуты, как обняла меня, и я думаю, что это связано и с местом, и со мной.
Несколько месяцев назад я бы без разговоров взяла ее за руку и последовала за ней.
Однако так поступила бы Эльза из прошлого.
Поэтому я аккуратно высвобождаю руку.
– Я остаюсь.
Дядя прикрывает глаза с болезненным выражением лица.
Рот тети открывается и закрывается, как у рыбы.
– Ч-что?
Я остаюсь с папой. – Я сглатываю. – Буду звонить и приезжать в гости. Обещаю.
– Это окончательное решение, тыковка? – с грустью спрашивает дядя.
Я киваю в ответ.