Изыди
Шрифт:
– Ты знаешь, сколько можно на мёде заработать? Главное, забот почти никаких: расставил ульи - и жди себе навара, - объяснял он мне, готовясь заделаться знатным пчеловодом.
Узнать о том, что пчёл ещё и содержать надо, на зиму им питание обеспечить и тёплый дом, чтоб не перемёрзли, Борис не удосужился. Да и как мёд из ульев выкачивать, понятия не имел. Твердил только одно: женщины медок любят. К тому же у него отсутствовало разрешение районных властей на размещение ульев - вот администрация ему иск и вчинила. Процесс получился затяжным, растянувшись на восемь месяцев. За это время пчёлы Бориса зароились, а потом и
– Загубили моих пчёл! Где они теперь, бедолаги?
– сетовал приятель.
Правда, печалился он недолго, быстро переключившись на другую сферу. Кормиться чем-то ему было надо, жёны требовали того, что положено требовать жёнам, и он переквалифицировался в риелторы.
– Ты знаешь, сколько там можно заработать?
– завёл он опять ту же самую пластинку.
– Сделку провёл - и хороший куш в кармане.
Я сам помог ему устроиться в компанию по продаже недвижимости, директор которой когда-то была моей клиенткой. В своё время я ей помог, и она считала себя мне обязанной. У неё было несколько квартир, в одной из которых она жила, а остальные сдавала внаём, имея стабильный доход. В новый коллектив Борис влился легко, тем более что в компании было много молодых женщин подходящего возраста. Приятель решил не разбрасываться по мелочам и «сработал» по-крупному: через две недели после первого рабочего дня его любовницей стала сама директриса. Ещё через две начальница была готова выйти за него замуж. Правда, ситуация несколько осложнялась тем, что со своей женой Борис разводиться пока не собирался. В этом-то и состояла его ошибка. Но пока что все сходило ему с рук, и Борька вникал в суть конторских дел.
– Нет, ну ты представь, Крюк: кое-кто выделиться в отдельную единицу захотел, а начальница против, - возмущался он.
– А что такое?
– не понимал я.
– Как – что? Директриса недовольна. Говорит, я, мол, их выучила, на ноги поставила, а они типа оперились и теперь хотят отделиться.
– Они - это кто?
– Ну, есть там отдельные… - уклончиво отвечал Борис, продолжая развивать тему.
– Что-то не нравится мне всё это. Запретить выделяться из агентства! Мы что, рабы у неё? Ну, я ей скажу!
– Значит, запрещает отделяться, говоришь?
– я догадался, что Борис имел в виду себя.
…Что-то у моего друга детства, уроженца славного Львова, концы с концами не сходятся: жаловал себе свободы на отделение, да не жаловал её жителям Крыма. Своеобразный индекс свободы. Борис считал, что Россия, воспользовавшись моментом, оттяпала у своей «сестры» кусок и сделала это именно тогда, когда та задыхалась от внутренних распрей. Каждый раз, когда мы с приятелем бодаемся по поводу Крыма, я вспоминаю свою тётку - мать Виталия. Она считала, что её сестре досталось больше…
– Чувствую, что долго я с ней не проработаю, - продолжал возмущаться Борис.
– Ладно, заработаю денег - куплю всем жёнам по квартире. Ну и себе тоже.
В итоге директриса уговорила Бориса остаться в агентстве, подкинув ему несколько выгодных сделок с шахтерами. А мне так и не удалось
Глава третья
Про котлеты, бром и не только
– Ефрейтор, а ну-ка ко мне!
– Товарищ капитан, ефрейтор Луконин по вашему приказанию прибыл!
– А почему, товарищ ефрейтор, у вас подворотничок не застегнут?
– Ну… просто… - пожалуй, это всё, что может ответить ефрейтор на коварный вопрос начальника штаба.
Не мог же он, в самом деле, сказать, что, поскольку отслужил уже год, подворотничок можно и не застегивать, а нарваться на начальника штаба в его планы вовсе не входило!
– Отставить, - пресекает капитан лихорадочные попытки солдата застегнуться и начинает себя потихонечку разогревать: - Та-а-а-к… Просто подворотничок не застегнул? А потом что?.. Не слышу, товарищ солдат…
Ефрейтор переминается с ноги на ногу, отлично зная, чем все закончится.
Мы наблюдаем за этой сценой из открытого окна второго этажа, где располагается наша первая танковая рота, предвкушая продолжение бесплатного спектакля. В роли застигнутого, но не застёгнутого мы почти все уже не раз перебывали.
Начальник штаба капитан Ломов обладал удивительным чутьем: он умудрялся появляться в самый неожиданный момент, именно тогда, когда какой-нибудь солдат его батальона пребывал в самом непотребном виде – в расстегнутой гимнастерке, с пилоткой, засунутой за ремень, который болтался так низко, что ниже было некуда. Попасть на глаза Ломову почти на сто процентов означало попасть на гауптвахту.
– Та-а-а-к… Значит, просто подворотничок не застегнул, просто убил, просто изнасиловал… - перечисляет начальник штаба уже привычный перечень, нагнетая по нарастающей.
Каждый последующий раз у него это выглядит иначе, чем в предыдущий, - модуляций в запасе у капитана великое множество. В нём умер большой артист. Этот «театр одного актёра» напоминает монолог главного героя, обращённый к декорации, в качестве которой всегда оказывался кто-то из нас - бойцов срочной службы танкового батальона.
Вволю насладившись нагловато-перепуганным видом ефрейтора, капитан меняет гнев на милость:
– Что у вас в роте по распорядку дня?
– Самоподготовка.
– Луконин, он же Лука, уже спокоен. Луконин уже снова ефрейтор, отслуживший год службы. Опасность миновала.
– Какая тема по самоподготовке?
– Международная обстановка. И ещё что-то про демократию.
– Идите и занимайтесь, и впредь не нарушайте форму одежды, если не хотите получить трое суток. И доложите замполиту, что вы пропустили урок демократии.
Если начальник штаба был военным до мозга костей, с великолепной строевой выправкой и внушал страх лишь одним только взглядом, то замполит роты Плавчук был человеком абсолютно гражданским. Форма на нем сидела мешком, он был перетянут портупеей, будто бинтами после тяжелого ранения в грудь. Фуражка… кто же так поиздевался, выдав ему головной убор размера на два больше? Родом он был из Мариуполя, и потому речь его представляла собой смесь русского с южным диалектом украинского. Плавчук часто выбегал из своего кабинета, и на всю казарму раздавался его громкий возглас: «А? Что?» И после некоторой паузы всегда звучала одна и та же команда: «Рота, строиться уо-о-от здесь!»