К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама

Файнберг Вероника

Два примера, рассмотренные в статье Б. А. Успенского как однотипные, в перспективе наших рассуждений оказываются связанными на уровне работы с несвободными словосочетаниями, но разными по своей структуре. Поэтому в предложенной ниже классификации они отнесены к разным классам случаев работы Мандельштама с идиоматикой (см. далее). Вместе с тем пример с заменой «расхаживает ливень / парень» в сферу нашего внимания не попадает, потому что расхаживает парень – свободное словосочетание.

Итак, замены, основанные на принципе ритмического и фонетического сходства, с нашей точки зрения, являются частным случаем работы Мандельштама с несвободными словосочетаниями (поэтому ниже такие замены рассматриваются только тогда, когда «исходная» конструкция может считаться коллокацией или идиомой).

Принцип переосмысления несвободных словосочетаний в поэтике Мандельштама мы считаем ключевым.

Тезисно нестандартный тип работы поэта со словосочетаниями отмечался в статье «Русская семантическая поэтика…»: «Для уровня словосочетаний характерно постоянное нарушение норм лексической сочетаемости (необычайно

высока для семантически неотмеченных сочетаний, особенно в позднем периоде), выполняющее ту же функцию создания ощущения „неготовности“, „новизны“, „открытости“, „свободы“» (цит. по: [Сегал 2006: 194]). Однако до сих пор не было проанализировано, как именно устроена эта работа. Наше исследование призвано восполнить этот пробел.

Стоит, однако, заметить, что многие исследователи, обращавшиеся к жанру монографического анализа того или иного стихотворения Мандельштама, часто уделяли внимание языковым трансформациям фразеологического плана языка. Однако системно принцип так и не был описан. В работе мы постарались учесть удачные наблюдения ученых в предложенной классификации, объединив их с собственными наблюдениями.

До сих пор мы говорили о несвободных сочетаниях в целом, теперь конкретизируем, на чем именно будет строиться наша работа. Несвободные словосочетания составляют фразеологический план языка. Хотя, как блестяще показал М. В. Панов в статье «О слове как единице языка», значение каждого слова само по себе фразеологично [Панов 2004: 51–87], в области несвободных словосочетаний обычно различают полные фраземы (или идиомы) и полуфраземы (или коллокации) [Мельчук, Иорданская 2007]. К идиомам относятся такие словосочетания, как бить баклуши, к коллокациям – такие как отдать приказ (см. определения ниже).

Долгое время в лингвистике была принята точка зрения В. В. Виноградова, который выделял три типа несвободных словосочетаний – фразеологические единства, фразеологические сращения и фразеологические сочетания (см. статьи «Основные понятия русской фразеологии как лингвистической дисциплины» и «Об основных типах фразеологических единиц в русском языке» [Виноградов 1977: 118–161]; об истории изучения фразеологии см. также: [Телия 1996: 11–55]). Однако современная лингвистика пришла к более удобной бинарной классификации (отменив фразеологические сращения).

В настоящем исследовании мы рассматриваем в равной мере и идиомы, и коллокации. В определении этих понятий мы опираемся на формулировки А. Н. Баранова и Д. О. Добровольского: «идиомы – это сверхсловные образования, которым свойственна высокая степень идиоматичности и устойчивости», а «коллокации – это слабоидиоматичные фразеологизмы со структурой словосочетания, в которых семантически главный компонент употреблен в своем прямом значении» [Баранов, Добровольский 2008: 57, 67]. Отталкиваясь от такого понимания, мы одновременно учитываем работы В. В. Виноградова, И. А. Мельчука и А. Н. Иорданской.

Следует подчеркнуть, что помимо идиом и коллокаций мы также иногда рассматриваем другие типы фразеологических единиц – пословицы, поговорки, выражения, имеющие литературный генезис, но закрепившиеся в языке на правах крылатого выражения (последних примеров в нашем исследовании не очень много, так как мы старались не анализировать литературные источники, избегая интертекстуальной парадигмы) 10 .

При этом нас в большей степени интересовала работа Мандельштама с несвободными словосочетаниями, а не строгое лингвистическое разделение идиом и коллокаций, или прагматем, и грамматических фразеологизмов. Поэтому мы не проводим границу между разными типами единиц, как, возможно, в ином случае этого требовал бы строгий лингвистический подход (ср. в: [Баранов, Добровольский 2008] анализ фразеологического плана «Пиковой дамы», где коллокации и идиомы четко разделены). Поэтому же в нашей классификации, например, в разделе, посвященном нормативному употреблению несвободных словосочетаний, объединены как стандартные, так и слегка модифицированные идиомы.

10

Следует подчеркнуть, что при этом мы старались уйти от представлений (во многом, впрочем, оправданных), согласно которым дискурсы и речевая деятельность сплошь основаны на готовых элементах языка. В такой перспективе речь всегда порождается благодаря этим элементам, и нет существенной разницы между идиомами, с одной стороны, и просто наиболее привычными словосочетаниями, с другой. Такая модель речи, в частности, задана в яркой и отчасти повлиявшей на нашу работу книге Б. М. Гаспарова [1996]. В концепции ученого восприятие и порождение речи основаны на «готовых блоках» – коммуникативных фрагментах (которые соединяются между собой, причем иногда между ними виден шов). Забегая несколько вперед, на двух примерах предельно схематично проиллюстрируем, чем нам не близок такой подход в рамках наших построений. Возьмем две строки Мандельштама: «вооруженный зреньем узких ос» и «Так вот бушлатник шершавую песню поет». Фрагменты строк – вооруженный зреньем и шершавая песня – резонно воспринимать как яркие авторские метафоры. В перспективе наших рассуждений одна из этих метафор отталкивается от идиомы, а другая нет. Так, вооруженный зреньем мы объясняем через идиому видно невооруженным глазом/взглядом, которая в строке сильно трансформируется. В случае с шершавой песней мы не можем указать на готовый языковой материал, который здесь подвергся трансформации. Однако в перспективе представлений о тотальном характере готовых блоков и коммуникативных фрагментов обе метафоры должны восприниматься как их трансформация. Подобно

тому как вооруженный зреньем трансформирует известную идиому, шершавая песня отталкивается от распространенных «готовых блоков» – веселая / грустная / медленная / задушевная / грубая … песня и вместо ожидаемого элемента подставляет оригинальный – шершавый. Нам представляется, что объединение этих двух случаев не вполне правомерно, – здесь мы имеем дело с разными примерами. Вместе с тем мы признаем, что в нашем каталоге дальнейших примеров наверняка есть случаи, которые можно счесть слабосвязанными с идиоматикой.

Поскольку в лингвистических исследованиях существует некоторая терминологическая непоследовательность 11 , стоит оговорить, что в работе слова идиома, фразеологизм, поговорка употребляются как одна группа синонимов, а слова коллокация, устойчивое словосочетание – как другая. Слово выражение используется как синоним слова идиома и как синоним слова коллокация, однако по контексту всегда понятно, о чем именно идет речь.

11

Само слово фразеология во многих исследованиях обозначает разные явления. Как следует из обзора литературы, нас интересует работа Мандельштама с фразеологическим планом русского языка. Однако в некоторых работах, анализирующих поэтическую фразеологию, под фразеологией понимаются не общеязыковые элементы, а то, как в творчестве одного автора или группы авторов в определенный литературный период называются определенные явления (например, поэт – сын Феба или любимец Феба). В таких исследованиях в качестве фразеологизмов выступают устойчивые словосочетания, характерные для литературных текстов. См., например, работы А. Д. Григорьевой: [Григорьева 1964].

Язык Мандельштама в первом приближении описывался в этом ключе, см. попытку классифицировать наименования человека в его стихах – «Фразеологические наименования человека в стихотворениях О. Мандельштама: словарь» [Гончарова 2011].

Такой подход к фразеологии в нашей работе не учитывается.

В работе рассматривается поэзия Мандельштама, язык его прозы требует отдельного лингвистического осмысления 12 .

Структура работы

Работа делится на несколько смысловых блоков. Первый, самый большой посвящен анализу работы Мандельштама с фразеологическим пластом русского языка. Сначала приводится классификация случаев употребления идиом / коллокаций в стихах поэта, далее каждый класс подробно расписывается (с введением подклассов и анализом примеров). Эта часть работы наиболее объемная и наиболее «техническая»: считая необходимым доказать ключевую роль приема в поэтике Мандельштама, мы старались рассмотреть ощутимое количество образцов как из раннего, так и из позднего творчества поэта. Одновременно мы считали, что сложные случаи работы Мандельштама с фразеологической семантикой интересны сами по себе. Поскольку эта часть работы «техническая», читатель волен решить, насколько в нее погружаться. Ее можно читать насквозь, вникая в каталог примеров, а можно разобраться с базовым принципом той или иной ячейки классификации и ограничиться беглым просмотром текстовых иллюстраций. Поскольку книга снабжена указателем стихотворений Мандельштама, первую часть книги и вовсе можно воспринимать как справочную.

12

См., например, один из подступов: [Бобрик 2018].

При таком подходе материал поддается последовательному изложению, однако ускользает, быть может, самый важный аспект – как фразеологический план реализуется в целом тексте. В самом деле, в силу того, что Мандельштам, обыгрывая идиоматику, использует разные языковые операции, строки одного и того же текста разносятся по разным ячейкам классификации. Поэтому после «разборки» поэтического языка следует его «сборка»: на отдельных стихотворениях разных лет мы показываем, как идиоматика буквально пронизывает семантику всего текста. Своего рода апогеем здесь является разбор «Стихов о неизвестном солдате». К сожалению, при такой организации работы неизбежны повторы: примеры, рассмотренные в первой части, повторяются в разделе, посвященном анализу конкретных стихов. Надеемся, однако, что в контексте разговора о стихах, а не в ячейках классификации примеры «заиграют» по-новому. В разборы также добавлены некоторые наблюдения о трансформации фразеологии, не включенные в первую часть книги.

Третья часть работы посвящена интерпретации описанного материала. Возможно, она покажется наиболее спорной. В заключительном разделе мы пытаемся (иногда очень коротко) ответить на ряд вопросов: почему для Мандельштама именно обыгрывание фразеологии стало ключевым принципом создания сложных поэтических смыслов, насколько этот прием характерен для эпохи и насколько Мандельштам в этом плане выделяется на фоне современников.

Самым главным вопросом, однако, является другой – как устроено восприятие стихов Мандельштама и как работа с идиоматическим планом языка помогает нам это объяснить. Иными словами, в последнем разделе мы с анализа языка и текстов переключимся, с одной стороны, на анализ автора и контекста, а с другой – на анализ фигуры читателя. Мы предложим когнитивную модель, которая позволит объяснить специфику восприятия стихов Мандельштама. В заключении полученные результаты обсуждаются в свете теории информации, эволюции сложности русской поэзии и ее компенсаторных механизмов.