К себе возвращаюсь издалека...
Шрифт:
12
Василий Васильич поднимается и идет к выходу. Я встаю и тоже иду следом. Он не глядит на меня, молча выходит и, подождав, пока я сяду, гребет к катеру.
— Я сейчас. — Он берет ружье и патроны, снова спрыгивает в лодку и, осторожно положив ружье рядом с собой, гребет сильно и резко в сторону от катера, от огней и пьяных песен в глубь бухты, туда, где Аяя, ластясь, поднимает тяжелые, как полушубок, воды Байкала, забирается под них.
Василий Васильич гребет молча: я сказал — и делаю,
Мне нравится, независимо от того, убьем мы еще одного медведя или нет. Не так-то часто удается плыть в лодке по Байкалу августовской ночью, когда такая луна и звезд за пять минут успевает упасть больше, чем можно насчитать людей на сто километров в окружности.
— Василий Васильич, — говорю я, — расскажите, как вы медведя топором убили?..
Это мне сообщил по секрету Гошка. В июле, когда катерок развозил по экспедициям студентов, пристали в Заворотной. Студенты вышли поразмяться на берегу, а Василий Васильич увидал в бинокль медведя, взял топор и, спустившись на берег, рассек мишке череп.
— Говорят об этом? — спрашивает Василий Васильич.
— Говорят.
— Зря болтают, вы не глядите на это. Маленько не так дело было… — Он наклоняется ко мне, лицо у него озабоченно-искреннее. — Только не рассказывайте никому, а вам-то нужно знать…
И он объясняет, как было дело, с непосредственной безжалостностью к себе человека, не видящего смысла в присвоении даже немногого сверх того, что должно ему.
— Но все-таки убили. Топором! — упорствую я.
— Так ведь тут уж ничего хитрого, однако, не было… Теперь давайте тихо.
Он плывет совсем близко у берега, осторожно окуная весла в воду. Пристает. Выходит.
— Глядите, — говорит он. — Тут недавно ходил, прибой не смыл еще…
Я вижу на освещенном луной белом песке у кромки воды следы как от босой ноги с высоким подъемом. Сильно вдавлена пятка и основание пальцев, а дальше — глубоко взрыли песок пять когтей. Я машинально иду по этим, живым еще следам.
— Вернитесь! — тревожно и сердито окликает меня капитан.
Василий Васильич велит мне сесть на весла и тихо грести, что я с грехом пополам выполняю, поскольку грести почти не умею. А он, примостившись на носу, кладет на колени ружье и смотрит, смотрит на берег…
— Слышите, — говорит он, — галька посыпалась?..
Гальку шумно катает прибой, но вроде и я слышу, как с откоса тихо сыплется галька. Ничего не разберешь: черные камни, черные кусты на берегу, начинаешь пристально вглядываться — все шевелится!..
Василий Васильич озабоченно всматривается в берег, а я гляжу на эти дымно-синие сопки, плавно стекающие навстречу друг другу, между ними — река Аяя, над ними, в черном треугольнике неба, — маленькая горячая луна, звезды, и падают, падают кометы…
Аяя, Аяя, действительно красивее тебя я ничего не видала.
По тяжелой, как масло, воде широко течет лунный свет. Опустишь весло — волна лениво и долго шевелит кругами сверкающую сине-белую поверхность.
В распадке между сопками, озаренные луной,
Аяя — ты самая красивая…
Бледнеет треугольник неба в распадке сопок, расплывается луна, проявляются кусты и камни на белом песке берега. Все медведи ложатся спать в это время. Такой уж у них распорядок дня. Мы тоже едем домой, вернее, на катер.
— Не солоно хлебавши, — говорит Василий Васильич. Он прогоняет меня с весел, садится сам и гребет молча и резко. Долго гребет, километров на шесть уехали мы от катера.
На входе в бухту лежит плотной невысокой полосой туман.
13
Вероятно, как-то объяснено уже учеными, почему среди людей встречаются двойники. Не двойняшки от одной матери, тут еще что-то можно понять, а двойники, чьи предки никогда не встречались и чаю вместе не пили…
Ученые это, конечно, объяснили, подвели трезвую базу, как подведена база под способность человека что-то предчувствовать, передавать свои мысли на расстояние и излечивать больных одним прикосновением руки. Правда, есть у ученых привычка сегодня опровергать то, что говорилось вчера, а завтра утверждать то, что опровергалось сегодня. В науке ничто не стоит на месте, все движется…
Мне же до сих пор все эти выше перечисленные явления кажутся таинственными и необыкновенными.
Тем более кажется мне необыкновенным, удивительным — таинственным, если хотите, — то, что у Байкала тоже существует двойник! Почти точный его зеркальный отпечаток. Это озеро Танганьика в Южной Африке.
Мало того, что они похожи очертаниями, что у них почти одинаковая длина: у Байкала 636 километров, у Танганьики — 645. Мало того, что после Байкала Танганьика самое глубокое в мире озеро: у Байкала наибольшая глубина 1741 метр, у Танганьики — 1470 метров. Что образовались они геологически похоже: в результате опусканий земной коры и почти в одно и то же время: в середине третичного периода, 15—20 миллионов лет назад…
Удивительное сходство их на этом не кончается.
В Байкал впадает около четырехсот притоков, вытекает же из него одна Ангара. В Танганьику впадает более ста притоков, вытекает из него одна Лукуга.
Предполагают, что обе реки образовались геологически недавно. Предполагают, что Байкал и Танганьика раньше не имели стока, были солоноватыми, а потом, вследствие каких-то геологических изменений, у озер образовался сток, и воды стали пресными.
Причины и время образования Ангары пока не выяснены. Что касается Танганьики, то известно, что в конце плиоцена в результате мощных вулканических процессов один из крупных притоков Нила изменил направление своего течения и стал наполнять кратер вулкана Киву, после чего в этом кратере образовалось озеро. Избыток воды образовал реку Рузизи, которая потекла в Танганьику. Воды Рузизи подняли уровень в Танганьике, и после этого образовалась река Лукуга.