К суду истории. О Сталине и сталинизме
Шрифт:
Со словами Писарева можно согласиться, но с оговоркой: вред от разбираемых им действий бывает неизбежен, но вовсе не ничтожен.
Старая коммунистка и журналист, активная участница всех событий в нашей стране в 20 – 70-е годы Р. Б. Лерт сказала автору этой книги: «Революция была необходима в такой стране, как Россия, и эта революция не могла обойтись без насилия. Нельзя было победить в Гражданской войне без массового террора, без насилия над офицерами, над кулаками... Разгорелась действительно смертельная борьба, и если бы коммунисты не победили, их всех бы вырезали белые. Но мы как революционная партия допустили ошибку, когда представляли революционное насилие не как печальную неизбежность, а как подвиг. Массовое насилие, террор, даже и "красный", все равно остаются злом. Пусть это зло временно необходимо, но это все-таки зло, а между тем его скоро стали представлять как добро. Мы стали думать
Если злоупотребления насилием были уже достаточно частыми при жизни Ленина, то они становились нормой по мере того, как Сталин укреплялся в руководстве партии. Еще задолго до репрессий 1936 – 1938 гг. Сталин приучил большинство советских и партийных работников не стесняться в выборе средств в борьбе с теми, кого он объявил врагами революции. Разве думали о средствах при выселении на Север многодетных семей богатых крестьян? Разве не избивали во время коллективизации кулаков и «подкулачников»? Разве не говорил Макар Нагульнов из «Поднятой целины», что «станови перед ним десятки стариков, детишек, баб», и если скажут ему, что это нужно для революции, то он «их всех из пулемета порешит»?
Конечно, Сталин был далеко не единственным проводником иезуитских методов в руководстве партией и революцией: у него было немало единомышленников и среди руководителей, и среди рядовых участников борьбы. Это облегчило внедрение в практику государственных и особенно карательных органов тезиса о возможности «в интересах революции» применения любых средств. Это облегчило Сталину осуществление его целей. Ибо достаточно было ему объявить всех неугодных людей «врагами народа», как эти люди оказывались вне закона и любое насилие над ними становилось оправданным и допустимым.
Не все партийные и советские работники с легким сердцем приняли в 1929 – 1933 гг. сталинские методы коллективизации. Некоторые из активистов, направленных в эти годы в деревню, возвращались домой больными от пережитого. Нелегко было многим руководителям санкционировать в 1937 – 1938 гг. аресты своих же товарищей по партии. Немало было работников НКВД, которые с тяжелыми сомнениями и переживаниями выполняли приказы о применении пыток по отношению к заключенным. Но этим людям говорили, что так нужно для революции, и привычная логика успокаивала совесть, туманила сознание, облегчая грехопадение честных ранее революционеров, превращавшихся со временем в послушное орудие сталинского произвола, а позднее чаще всего и в его жертву.
Типична в этом отношении судьба такого когда-то субъективно честного революционера, как Н. В. Крыленко. Именно нарком юстиции СССР Крыленко выступал в начале 30-х, да и в конце 20-х годов особенно рьяным защитником внесудебных репрессий. Он писал в 1930 году: «Для буржуазной Европы и для широких кругов либеральствующей интеллигенции может показаться чудовищным, что Советская власть не всегда расправляется с вредителями в порядке судебного процесса. Но всякий сознательный рабочий и крестьянин согласится с тем, что Советская власть поступает правильно».
Не протестовал Крыленко и против неконституционного закона от 1 декабря 1934 года и против всех репрессий в 1935, 1936 и 1937 гг. Надо полагать, что он скоро убедился в ошибочности своего поведения и своих выступлений. Клеветнически обвиненный во вредительской деятельности, Крыленко был в 1938 году снят со своего поста, арестован и вскоре расстрелян также безо всякого законного судебного разбирательства.
Показательна в этом же отношении судьба первого секретаря Северо-Кавказского крайкома партии Б. П. Шеболдаева. В начале 30-х годов Шеболдаев активно защищал политику массовых репрессий на Кубани, направленную против целых станиц, выселяемых на Север. Выступая в ноябре 1932 года в Ростове-на-Дону, Шеболдаев говорил: «Мы прямо опубликовали, что будем выселять в северные края злостных саботажников, кулацких подпевал, не желающих сеять. Разве мы не выселяли в той же самой Кубани кулацкие контрреволюционные элементы в прежние годы? Высылали, и в достаточном количестве. И сейчас, когда эти остатки кулачества пытаются организовать саботаж, выступают против требований
А всего через пять лет Сталин нашел, что и весь Северо-Кавказский обком партии во главе с Шеболдаевым не может служить надежной опорой Советской власти. Поэтому Шеболдаев был арестован и расстрелян.
В 1936 году секретарь Гомельского обкома партии М. О. Стакун, выступая на активе, критиковал органы НКВД за «либерализм» и требовал ареста старухи, которая ругала Советскую власть за недостаток хлеба. А через год переставшие «либеральничать» органы НКВД арестовали самого Стакуна.
Герой Октября В. Антонов-Овсеенко, в 20-е годы примыкавший к троцкистам, был направлен советским эмиссаром в Испанию. Наделенный чрезвычайными полномочиями, он должен был организовать ликвидацию анархистских групп в Каталонии, крайне левую организацию ПОУМ, которую тогда называли «троцкистской» или «полутроцкистской» партией, и всех других «троцкистов». И хотя анархисты и левые группы в Каталонии активно боролись против фашизма, их быстро ликвидировали не без участия Антонова-Овсеенко. А через год он сам был вызван в Москву и расстрелян как «троцкист».
Литератор Л. Л. Авербах в качестве генерального секретаря РАППа долгие годы травил всех «непролетарских писателей». Еще в 1929 году он обрушивался со злобной критикой на такого крупного советского писателя, как Андрей Платонов. В журнале «На литературном посту» в статье Авербаха были и такие слова: «К нам приходят с проповедью гуманизма, как будто есть на свете что-либо человечнее, чем классовая ненависть пролетариата». А в 1938 году сам Авербах был расстрелян как ненавистный пролетариату «враг народа».
Первый секретарь ЦК КП Белоруссии В. Ф. Шарангович активно руководил в 1936 – 1937 гг. разгромом партийных кадров в республике. Когда после речи Шаранговича с требованием о снятии Председателя ЦИК Белоруссии А. Г. Червякова последний покончил жизнь самоубийством, Шарангович прямо на съезде партии в Минске заявил: «Собаке собачья смерть». А через год был расстрелян и сам Шарангович. Он был одним из подсудимых на процессе Бухарина-Рыкова, и Генпрокурор СССР А. Я. Вышинский, требуя высшей меры наказания также и для Шаранговича, заявил: «Изменников и шпионов, продававших врагу нашу Родину, надо расстреливать, как поганых псов!»
Некоторые из старых большевиков пытались утверждать в своих мемуарах, что все плохое началось именно в 1937 году. Так, например, В. Баранченко в своих пространных мемуарах писал о событиях 20 – 30-х годов в самых восторженных тонах; все было бы хорошо, если бы не пришел этот проклятый 1937 год. Иначе думает Я. И. Дробинский. В его мемуарах можно прочесть: «...Это готовилось исподволь, даже не исподволь, а на глазах. Постепенно, медленно, но систематически малыми дозами вливался этот яд бесчестия и готовились кадры для этой операции. Он накапливался в организме, и когда защитные силы ослабели, захватил весь организм. Это готовилось тогда, когда ломали семьи мужиков, разрушая насиженные гнезда мужика, загоняя его на край света в лагеря, наклеивая ему ярлык подкулачника за то, что он осмелился сказать, что неправильно раскулачили его друга-середняка – трудового человека! Это накапливалось тогда, когда заставляли мужика сдавать лен, заведомо зная, что не уродил он, когда давались директивы ломать саботаж, судить саботажников, опять-таки зная, что нет саботажа и саботажников, потому что льна нет, не уродило. Когда судили этих "саботажников", забирали последнюю коровенку, а ведь прокурор знал, что никакого саботажа нет, но давал санкцию на арест. Знали и судьи, что мужик честен, но они судили его. А сейчас тот же прокурор дает санкцию на твой арест, и те же судьи судят. Принцип не изменился. Он просто применяется шире. Ты этого тогда не понимал. А ведь тогда и были подготовлены кадры для всех этих дел, кадры людей, для которых неважно, виновен ли ты в чем, а важно, что есть директива считать тебя виновным. Помнишь, как ты сказал тогда Гикало: "Николай Федорович, лен-то не уродило". "Сам знаю, – ответил Гикало, – но стране нужен лен, а Москва ни слезам, ни объективным причинам не верит"» [625] .