К суду истории. О Сталине и сталинизме
Шрифт:
Даже во многие в недавнем прошлом крепкие семьи был внесен раскол. Старый член партии М. Д. Байтальский писал в своих воспоминаниях:
«В 1937 году на бюро Ворошиловского райкома партии в Одессе вызывали одного за другим коммунистов и коммунисток. Бюро заседало, случалось, и ночами: спешили исключить тех, кто был арестован. У их жен-коммунисток допытывались: почему не сообщили вовремя о своем муже? Он же враг!
– Да, я действительно за ним что-то замечала странное, – отвечали многие жены, – но не понимала, в чем дело. Да, я виновата...
Женщин этих я знал давно – наши девушки, подпоясанные ремешком. Их исключали (кто сумел дать "материал" на друзей мужа, тем ограничивались выговором). Осуждению подлежал не донос, а недонос.
Что ж, люди поступали естественно по тому времени. Но нашлась одна – Оксана Лазарева. Ее мужа, Исаева, уже арестовали. Ей задали тот же вопрос: почему не сообщила?
Не верю, сказала Оксана, что мой муж может быть врагом народа. Я знаю, что
...Через 18 лет Оксана была реабилитирована. Но те, кто ее исключил, не могли вызвать ее на бюро – их расстреляли очень скоро после того, как они одобрили арест и расстрел ее мужа...» [641]
Мы говорили о непонимании, растерянности и отсутствии сплоченности среди большинства партийных и советских работников. Однако были и тогда люди, которые, по крайней мере, угадывали главный смысл происходящих событий.
«Вы ничего не поняли из того, что произошло, – говорил арестованному чекисту С. Газаряну и бывшему секретарю ЦК Киргизии М. Белоцкому в Соль-Илецкой тюрьме 75-летний И. И. Радченко, старый большевик и недавний начальник Главторфа. – Неужели вы не поняли, что теперешние события Ленин предсказал 20 лет назад? Правда, эти слова Ленина остались под спудом и на них висит большой замок. Широкие партийные массы могут и не знать слов Ленина о том, что может произойти, когда необъективный человек сконцентрирует в своих руках неограниченную власть. Вот и сбылись слова гениального Ленина. Все те, кто мог когда-нибудь помешать этому человеку осуществлять свою неограниченную власть, проводить свою политику, не советуясь ни с кем, все эти люди физически уничтожены. Мы с вами – счастливые единицы, оставшиеся в живых. Не все, конечно, уничтожены. Какая-то часть старой ленинской гвардии уцелела. Она отлично понимает, что к чему, и я представляю, как им трудно в создавшейся обстановке. На нее и вся надежда. Поймите, до тех пор, пока партия не скажет своего слова, не поставит на место этого человека, не вернется к указаниям Ленина, нас будут рассматривать как злейших врагов Советского государства» [642] .
Даже среди молодежи, которой с детства вдалбливали в голову мысль о гениальности Сталина, встречались люди, относившиеся к этим восхвалениям с недоверием. Журнал «Неман» опубликовал в 1962 году часть дневника школьника-комсомольца из Минска Михаила Молочко, в котором 3 февраля 1935 года записано: «Интересно читать газеты, особенно "Комсомолец". Интересны материалы VII съезда (Советов). Прочитал вдохновенную, красочную речь писателя А., посвященную т. Сталину. Сказать по правде, не нравится мне постоянное расхваливание этого "великого стратега", "мудрого вождя" и проч. Это уже систематическая, ни на миг не прекращающаяся порча человека. Ну, поговорить, написать, наградить чем-нибудь, а то награждают только эпитетами. Все речи на съезде проникнуты одним духом – духом прикрепления ко всем участкам и местам имени Сталина. Не представляю и не могу представить, за что, почему так хвалят и любят все Сталина. Я лично не чувствую этой любви и даже большого уважения» [643] .
Однако возникает вопрос: что должны были делать те люди, которые начинали прозревать, которые видели, что в стране творится произвол, которые видели, что жертвой этого произвола становятся близкие им и честные люди?
Известный советский поэт Павел Антокольский писал после XXII съезда КПСС:Мы все его однополчане,
Молчавшие, когда
Росла из нашего молчанья
Народная беда.
Таившиеся друг от друга,
Не спавшие ночей,
Когда из нашего же круга
Он делал палачей.
И пусть нас переметит правнук
Презрением своим,
Всех одинаково, как равных, —
Мы сраму не таим.
П. Антокольский был лауреатом Сталинской премии, он неплохо жил в сталинские годы, он видел и знал больше, чем другие, но он вовсе не молчал, а громко воздавал хвалу Сталину и даже призывал к расправам. В 1937 году П. Антокольский написал в стихотворении «Ненависть»:
Будь, ненависть, опорой вечной,
Точней и злей найди слова,
Чтобы, склонясь над этой скверной,
Не закружилась голова.
Чтобы прошел художник школу
Суда и следствия и вник
В прямую правду протокола,
В прямую речь простых улик <... >
И если враг приходит молча
Иль жмется где-нибудь к стене,
Или с достоинством приличным,
Сегодня голосует «за»,
Еще не пойманный с поличным,
Еще не названный в глаза,
Чтоб от стихов, как от облавы,
Он побежал, не чуя ног,
И рухнул на землю без славы,
И скрыть отчаянья не мог.
После разоблачений XX и XXII съездов партии Антокольский чувствовал себя не очень хорошо, и потому он объединяет всех современников Сталина, равных, по его мнению, в своем сраме, осудить которых должны, впрочем, даже не дети или внуки, а лишь правнуки. Нет, люди вели себя в годы Сталина по-разному, и они несут разную меру ответственности. Многое зависело, во-первых,
Было немало людей, которые составляли опору Сталина и активно помогали в его преступлениях. Эти люди и сами творили беззаконие, травили и уничтожали советских людей. Таких помощников Сталина надо было бы не только «переметить презрением», но и наказать как преступников.
Мы знаем, что было немало добровольных доносчиков или таких людей, которые от одной лишь боязни ареста подписывали и составляли любые, даже самые лживые «свидетельские» показания.
Но были и такие люди, которые в доступной для них форме выступали против произвола. Этот протест носил различный характер. Нам известно несколько примеров пассивного сопротивления, когда отдельные руководители, зная об угрозе ареста, уезжали из родного города, переходили порой даже на год-два на нелегальное положение, меняли фамилию.
Немало было заявлений и писем в ЦК ВКП(б), в Прокуратуру СССР, лично Сталину не только от родственников арестованных, но и от друзей, от видных деятелей культуры, науки, государственных и партийных работников. Мы уже писали о борьбе П. Л. Капицы за освобождение физика Л. Ландау. Упорно добивался освобождения Н. И. Вавилова академик Д. И. Прянишников. Он был на приеме у Молотова, у Берии, а затем решился на отчаянный шаг – представил арестованного Вавилова к Сталинской премии. Когда был арестован поэт Давид Выгодский, то заявление в его защиту подписали писатели Ю. Тынянов, Б. Лавренев, К. Федин, М. Слонимский, М. Зощенко и В. Шкловский [644] . Узнав об аресте Тухачевского, старый большевик Н. Н. Кулябко, рекомендовавший Тухачевского в партию, немедленно написал протест на имя Сталина, что привело очень скоро к аресту и самого Кулябко [645] . Когда в 1937 году был арестован физик М. П. Бронштейн, то письмо в его защиту подписали академики С. И. Вавилов, В. А. Фок и писатели С. Я. Маршаки К. И. Чуковский [646] . Их протест был оставлен без внимания, как и сотни тысяч аналогичных писем и протестов. Это вовсе не означает, что такие протесты были вообще излишними.
Были и такие люди, которые, имея доступ к следственным материалам, пытались и более активно выступать против беззаконий.
Секретарь одного из обкомов в Казахстане Н. С. Кузнецов в первые месяцы массовых репрессий давал санкции на аресты многих коммунистов области. Однако затем, усомнившись в справедливости репрессий, Кузнецов лично поехал в областную тюрьму и, допросив там некоторых партийных работников, убедился в их невиновности. Кузнецов направил работников обкома в аппарат НКВД и взял контроль над деятельностью карательных органов в области в свои руки, добившись при этом освобождения многих арестованных коммунистов. Он категорически запретил применение следственными органами пыток. Собрав большой материал о незаконности действий НКВД и засоренности этих органов людьми с сомнительным прошлым, Кузнецов поехал в Москву и добился приема у Сталина. Но Сталин слушал Кузнецова несколько минут, затем ушел, посоветовав рассказать обо всем Маленкову. Маленков также не стал разбираться в материалах Кузнецова, предложив ему вернуться в Казахстан и прислать материалы фельдъегерской почтой. Вернувшись домой, Кузнецов узнал о переводе его в другой обком. Через несколько месяцев он был вызван на совещание в Алма-Ату и арестован в гостинице. Были вновь арестованы и все коммунисты, освобожденные недавно по требованию Кузнецова [647] .
В 1937 году бюро ЦК КП(б) Киргизии, получив сообщения о пытках и истязаниях заключенных, создало специальную комиссию для проверки работы прокурорских и следственных органов республики. Деятельность этой комиссии закончилась трагически – все ее члены были репрессированы органами НКВД [648] .
Попытался бороться против произвола один из ответственных работников НКВД в Белоруссии Биксон, большевик с 1905 г. По свидетельству Я. И. Дробинского, Биксон, назначенный в 1937 году председателем Спецколлегии Верховного Суда БССР, отказывался принимать к рассмотрению многие «липовые» дела. Узнав о пытках на допросах, Биксон пошел в ЦК КП(б)Б. Однако секретарь ЦК Волков, выслушав Биксона, неожиданно спросил: «Какой разведке служите? Дефензиве польской или английской, ну?» Биксон с достоинством ответил: «Я большевик с 1905 года». «Знаем мы этих старых большевиков, – закричал Волков, схватился за телефонную трубку и стал кричать начальнику Белорусского НКВД Берману: «Тут старая контра, агент дефензивы, твой работничек Биксон. За врагов народа распинается». Биксон был арестован прямо в здании ЦК и отправлен в тюрьму, где вскоре умер. Через несколько месяцев Волков был снят с работы в ЦК, направлен с понижением в Тамбов, где покончил жизнь самоубийством в гостинице [649] .