К суду истории. О Сталине и сталинизме
Шрифт:
Известно, что вопрос о недостойных средствах, применяемых большевиками для достижения своих якобы революционных целей, – это одна из излюбленных тем западной антикоммунистической литературы. В романе А. Костлера «Слепящая тьма», изданном в Лондоне еще в 1940 году, один из героев романа следователь Иванов пытается убедить себя и других в оправданности жестоких репрессий 1937 г. Он говорит в одном из своих монологов перед подсудимым Рубашевым: «Закон "цель оправдывает средства" есть и останется во веки веков единственным законом политической этики, все остальное – болтовня. У Достоевского студент Раскольников убивает старуху, чтобы завладеть ее деньгами. И он не прав. Но если бы Раскольников убил старуху по приказанию партии, например, чтобы пополнить забастовочный фонд или поддержать нелегальную прессу, то он был бы прав...
...Имеются
В советской печати роман А. Костлера называют не иначе как «клеветническим», а изложенную следователем Ивановым концепцию – «не имеющей ничего общего с марксистско-ленинской этикой». Но вот перед нами роман писателя Александра Путко «Своя ноша», опубликованный журналом «Октябрь». Главный положительный герой романа крупный партийный работник Налетов рассуждает:
«Как же смогут потомки верно судить о наших делах? И насколько правильными будут их оценки? Поймут ли они, что иначе было нельзя? Кто мог подсчитывать и взвешивать, когда вокруг все полыхало? И кому бы пришло в голову измерять, не переплачено ли, часом, лишнего, не оказалось ли ненужных жертв? Нет, у него, Никиты Петровича Налетова, иная философия. И пока что она позволяла ему твердо стоять на земле, не колебаться в трудные минуты. Видишь перед собой цель? Веришь в нее? Иди на штурм, побеждай любой ценой. Нужно жертвовать? Жертвуй. Да не по мерке, не по точному расчету, а с надежным запасом. Поскупишься, тебе же дороже обойдется. Цели настолько велики, что любые жертвы (в том числе, конечно, и его собственная жизнь) по сравнению с ними ничто» [627] .
Несомненно, философия Иванова, Налетова и Путко не имеет ничего общего с подлинно социалистической этикой. Это философия, которая, однако, очень устраивала всех сталинистов.
Советский публицист и социолог Ю. Карякин справедливо писал: «Марксисты признают классовое насилие, но лишь в одном случае: пока есть насильники, оно должно применяться по отношению к ним и только к ним. И это гуманно, ибо это означает освобождение подавляющего большинства от гнета ничтожного меньшинства. Без борьбы за это освобождение нет никакой свободы личности, никакого ее самоусовершенствования, а есть лишь ее распад. Неизбежные жертвы на таком пути борьбы – это не унавоживание почвы для грядущих поколений, а сам посев будущего; это не заклание баранов на алтарь неизвестному божеству, а подъем, порыв масс, осознающих свое рабское положение при капитализме, и свои силы, и свои идеалы; это все более свободный выбор человека, становящегося человеком... Гуманизм целей коммунистов определяет и гуманность их средств, а иезуитство – ...это извращение и средств, и целей борьбы. Самые верные идеи, защищаемые иезуитскими методами, не могут не превратиться в свою противоположность» [628] .
Конечно, революция может выбирать из очень широкого арсенала средств, выбор которых зависит от конкретной обстановки. В жизни нашей страны и в развитии революции были трудные ситуации, когда приходилось применять очень жесткие средства. Расстрел царской семьи в Екатеринбурге [629] , потопление Черноморского флота, красный террор в 1918 году – таких примеров можно привести много. Но не отказываясь заранее от тех или иных средств борьбы, мы не можем заранее и объявлять их все допустимыми. Революционная партия должна в каждой конкретной ситуации изучать – какие средства при минимуме издержек приведут нас наилучшим (и не обязательно кратчайшим) путем к цели. На основании такого же изучения следует определить – какие средства не могут быть применены в той или иной ситуации и какие из средств не могут применяться ни в какой ситуации. Говоря об идеальных (но, к сожалению, не всегда реальных) соотношениях между целью и средствами в деятельности коммунистов, советский философ М. Г. Макаров писал:
«Сама цель (коммунистов) исключает применение средств, несущих
Эти положения справедливы. Революционер, который не стесняется в средствах, может добиться временного или личного успеха, но рано или поздно он потерпит крах как революционный деятель. Недостойные средства отталкивают массы, а это в свою очередь ограничивает использование таких средств, которые предполагают поддержку масс и революционный порыв народа. Такие недостойные средства свидетельствуют о слабости революционной партии. Движение той или иной страны к коммунизму должно воспитывать не циников и садистов, а честных, преданных народу, гуманных и правдивых людей.
Сталин не считался со всеми этими положениями о соотношении цели и средств в революции. Для него и для достижения его личных целей все средства были хороши, в том числе и самые бесчеловечные. В результате делу социализма был нанесен громадный урон.
НЕПОНИМАНИЕ, РАСТЕРЯННОСТЬ И НЕДОСТАТОК СПЛОЧЕННОСТИ
Именно доверие большинства советских людей к Сталину и руководству партии ставило незаконно репрессируемых коммунистов в особенно трудное положение. Они не были повинны в приписываемых им преступлениях, но большинство народа отворачивалось от них, и только немногие из друзей и родных верили в их невиновность. Показателен эпизод, о котором рассказал в феврале 1938 года В. А. Антонов-Овсеенко своим соседям по камере в Бутырской тюрьме. Во время одного из допросов в кабинете следователя не был выключен репродуктор. Следователь, обозленный упорным отказом арестованного подписать фальсифицированные протоколы, назвал Антонова-Овсеенко «врагом народа».
– Ты сам враг народа, ты настоящий фашист, – ответил ему Владимир Александрович.
В этот момент по радио передавали какой-то митинг.
– Слышите, – сказал следователь, – слышите, как нас приветствует народ? Он нам доверяет во всем, а вы будете уничтожены. Я вот за вас орден получил [631] .
Но еще более тяжелым для арестованных было непонимание всего того, что происходит в стране.
Ничего не понимал в происходящих событиях такой, казалось бы, не только умный, но и осведомленный человек, как Михаил Кольцов. «Что происходит, – повторял, бывало, Кольцов, шагая взад и вперед по кабинету. – Каким образом у нас вдруг образовалось столько врагов? Ведь это же люди, которых мы знали годами, с которыми мы жили рядом! Почему-то, едва попав за решетку, они мгновенно признаются в том, что они враги народа, шпионы, агенты иностранных разведок... В чем дело? Я чувствую, что схожу с ума. Ведь я по своему положению – член редколлегии "Правды", известный журналист, депутат – я должен, казалось бы, уметь объяснить другим смысл того, что происходит, причины такого количества разоблачений и арестов. А на самом деле я сам, как последний перепуганный обыватель, ничего не знаю, ничего не понимаю, сбит с толку, брожу впотьмах» [632] .
Многие думали о случайности и ошибке. «Я завтра вернусь домой», – сказал жене армейский комиссар Г. Осепян, когда ночью к нему ворвалась группа сотрудников НКВД. Подобного рода "конституционные иллюзии" были и у бывшего председателя Госплана СССР В. И. Межлаука. Незадолго до расстрела он написал в тюрьме статью «О плановой работе и мерах ее улучшения» [633] .
А. Бубнов, узнавший в течение одного дня об исключении его из членов ЦК и о смещении с поста наркома просвещения, передав дела новому наркому, поехал не домой, а на строительство Государственной публичной библиотеки, за которым он ранее пристально наблюдал [634] . И он был уверен, что допущенная в отношении него ошибка будет исправлена.