К суду истории. О Сталине и сталинизме
Шрифт:
«Если все наши руководящие учреждения, – указывал в другом месте Ленин, – т. е. и компартия, и Соввласть, и профсоюзы, не достигнут того, чтобы мы как зеницу ока берегли всякого спеца, работающего добросовестно, со знанием своего дела и любовью к нему, хотя бы и совершенно чуждого коммунизму идейно, то ни о каких серьезных успехах в деле социалистического строительства не может быть и речи» [269] .
Эта намеченная Лениным политика довольно последовательно проводилась в жизнь в первый период нэпа. Неудивительно поэтому, что в годы первой пятилетки в советском хозяйственном аппарате, на промышленных предприятиях, в научных учреждениях и учебных заведениях, в земельных органах, в Госплане СССР и в статистических управлениях работало немало так называемых буржуазных специалистов, представителей старой интеллигенции и свергнутых Октябрем эксплуататорских классов. Работали здесь и многие бывшие члены партий меньшевиков и эсеров, отказавшиеся от оппозиционной политической деятельности.
Обострение всех внутренних противоречий в стране, и особенно между Советской властью и крестьянством, некомпетентность при вмешательстве в экономику, порождавшая множество
Нет ничего удивительного в том, что органы ГПУ пресекали все попытки свергнуть Советскую власть, предпринимаемые как отдельными группами в эмиграции, так и внутри страны. Однако необходимо было при этом проводить строгую дифференциацию, чтобы сохранить лояльное отношение к Советской власти со стороны основной части старой интеллигенции и специалистов, которые своими знаниями и опытом могли оказать огромную услугу делу строительства социализма.
В речах, статьях и заявлениях Сталина этого периода можно найти немало утверждений о необходимости всемерно заботиться о старой, «буржуазной» интеллигенции. Однако дела Сталина решительно расходились с его словами. Во-первых, он все более жестко требовал от этих людей не только лояльности к Советской власти, но и признания коммунистической идеологии. Репрессии нередко обрушивались на людей за их некоммунистические и немарксистские взгляды или за их дореволюционную деятельность. Во-вторых, стремясь возложить на «буржуазных спецов» ответственность за все просчеты в индустриализации и планировании, Сталин и некоторые его ближайшие помощники начали проводить кампанию компрометации и разгрома значительной части кадров беспартийных специалистов.
Особое место в этой кампании занимали те политические судебные процессы, которые состоялись в конце 20-х – начале 30-х гг. и которые не могут не привлечь самого пристального внимания историков.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ СУДЕБНЫЕ ПРОЦЕССЫ 1928 – 1930 гг.
Первым крупным политическим процессом, сыгравшим значительную роль в обострении внутриполитической обстановки в стране, было так называемое «шахтинское дело». По этому «делу» к ответственности привлекались главным образом инженеры и техники Донецкого бассейна, обвиненные в сознательном вредительстве, в организации взрывов на шахтах, в преступных связях с бывшими владельцами донецких шахт, а также в закупке ненужного импортного оборудования, нарушении техники безопасности, нарушении законов о труде, неправильной закладке новых шахт и т. п. Обвинительное заключение было составлено старшим помощником прокурора РСФСР Н. В. Крыленко и прокурором Верховного суда СССР П. А. Красиковым. Заседания Специального судебного присутствия Верховного суда СССР по «шахтинскому делу» состоялись летом 1928 г. в Москве под председательством А. Я. Вышинского. Бывший меньшевик, юрист по профессии, член коллегии Наркомата просвещения, а также ректор Московского государственного университета, Вышинский должен был обеспечивать, по замыслу организаторов процесса, видимость объективности судебного разбирательства. Процесс носил явно политический характер. Кроме специалистов и рабочих Донбасса на скамье подсудимых находились некоторые руководители украинской промышленности, составлявшие якобы «харьковский центр», возглавлявший деятельность вредителей. Были здесь и представители «московского центра». Их обвиняли не только в связях с различными эмигрантскими организациями русских предпринимателей, но и с представителями бельгийского, французского и польского капитала. По данным обвинения, западные капиталисты финансировали вредительские организации и акции в Донбассе.
На суде большинство подсудимых признали лишь часть предъявленных им обвинений или отвергли их вовсе, а некоторые признали себя виновными по всем статьям обвинения. Суд оправдал четверых из 53 подсудимых, четверых приговорил к условным мерам наказания, девять человек – к заключению на срок от одного до трех лет. Большинство обвиняемых было осуждено на длительное заключение – от четырех до десяти лет, одиннадцать человек были приговорены к расстрелу, пять из них расстреляли, а шести ЦИК СССР счел возможным смягчить меру наказания.
«Шахтинское дело» обсуждалось на двух пленумах ЦК партии и послужило поводом к продолжительной пропагандистской кампании. Понятие «шахтинцы» стало нарицательным, как бы синонимом «вредительства». Однако, знакомясь с материалами судебного процесса, широко освещавшегося в печати, невольно задаешься вопросом: насколько обоснованным было обвинительное заключение и, следовательно, приговор по «шахтинскому делу»?
Старый большевик А. М. Дурмашкин встретил в годы своего пребывания в лагере бывшего ответственного работника НКВД, также осужденного в 1937 г. на 15 лет заключения. Этот работник рассказал Дурмашкину, что в «шахтинском деле» многие обвинения, особенно в сознательном вредительстве и связях с иностранным капиталом, были липой, их цель была в том, чтобы повысить «классовую бдительность». Писатель В. Т. Шаламов, автор знаменитых «Колымских рассказов», встречался в заключении с двумя специалистами – Бояршиновым и Миллером, проходившими по «шахтинскому делу» (Н. Н. Бояршинов был вначале
Бывший член партии меньшевиков В. Бродский, находившийся в заключении почти 30 лет с конца 20-х гг. до 1956 г., писал мне: «Я видел несчетное количество людей, обвиненных во вредительстве, видел много людей, обвинявших во вредительстве, и все они отрицали даже единичные факты сознательного вредительства специалистов. Непосредственно на производстве со стороны рабочих (особенно пришедших из деревни), как рассказывали, были случаи порчи оборудования (засыпали в подшипники песок и др.). Впрочем, и это могло быть результатом незнания и неумелого обращения с машинами. Аварии, в частности, в Донбассе, объяснялись всеми встречавшимися мне специалистами следующими причинами: гонкой за выполнение и перевыполнение норм и планов, некомпетентностью руководителей-неспециалистов; низкой квалификацией рабочих, в большинстве выходцев из деревни».
По свидетельству старого чекиста С. О. Газаряна, долгое время работавшего в экономическом отделе НКВД Закавказья (и арестованного в 1937 г.), среди форм антисоветской борьбы со стороны врагов нашего государства была и такая, как вредительство, однако она имела незначительное распространение. Что касается вредительства как сознательной политики, проводимой якобы целым слоем «буржуазных» специалистов, то такого явления никогда не было. Газарян рассказал мне, что он приезжал в Донбасс в 1928 г. в порядке «обмена опытом» работы экономических отделов НКВД. По его словам, в Донбассе в тот период обычным явлением была преступная бесхозяйственность, ставшая причиной многих тяжелых аварий с человеческими жертвами (затопления и взрывы на шахтах и др.). И в центре, и на местах советский и хозяйственный аппарат был еще несовершенен, там было немало случайных и недобросовестных людей, в ряде хозяйственных и советских организаций процветало взяточничество, воровство, пренебрежение интересами трудящихся. За все эти преступления необходимо было, конечно, наказывать виновных. Не исключено, что в Донбассе были и единичные случаи вредительства, а кто-то из инженеров получал письма от какого-либо бывшего хозяина шахты, бежавшего за границу. Но все это не могло служить основанием для громкого политического процесса. В большинстве случаев обвинения во вредительстве, в связях с различного рода «центрами» и заграничными контрреволюционными организациями добавлялись уже в ходе следствия к различным обвинениям уголовного характера (воровство, взяточничество, бесхозяйственность и др.). Следователи шли на такой подлог, обещая заключенным за «нужные» показания смягчение их участи, из «идейных» соображений: «мобилизовать массы», «поднять в них гнев против империализма», «повысить бдительность». В действительности же эти подлоги преследовали одну цель: отвлечь недовольство широких масс трудящихся от партийного руководства, поощрявшего гонку за максимальными показателями индустриализации. В своей книге «На новом этапе», изданной в 1930 г. в Харбине (Маньчжурия), один из наиболее видных идеологов буржуазной интеллигенции и нэповской буржуазии в СССР Н. Устрялов писал: «Вредительство есть бессмысленное, позорное и зловреднейшее преступление, предательство, прямой переход на антисоветские и антирусские позиции; теперь даже и Милюков в эмиграции не станет его защищать… Что же касается так называемого пассивного нейтралитета, то он заслуживает безоговорочного принципиального осуждения, с нашей точки зрения. Не дело технической интеллигенции отходить в сторону, отказываться от активной деятельности, от содействия… великой перестройке страны». Устрялов давал своим последователям, специалистам-сменовеховцам, находившимся на советской работе, четкую директиву: «Что делать старым спецам? Ответ может быть только один: сохранять безукоризненную лояльность государству. Посильно ему способствовать».
Но Сталин не желал разбираться в тонкостях положения и поведения старой интеллигенции. Ему было выгодно поддержать версию о сознательном вредительстве «буржуазной» интеллигенции. Поэтому Сталин поспешил «обобщить» уроки «шахтинского дела» и призвал членов партии искать «шахтинцев» во всех звеньях советского и хозяйственного аппарата.
«Нельзя считать случайностью так называемое шахтинское дело, – заявил Сталин на пленуме ЦК в апреле 1929 г. – “Шахтинцы” сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с международным капиталом. Буржуазное вредительство есть несомненный показатель того, что капиталистические элементы далеко еще не сложили оружия, что они накопляют силы для новых выступлений против Советской власти» [270] .
Неудивительно, что после подобного рода директивных указаний террор против так называемых буржуазных специалистов резко усилился. Так, например, весной 1930 г. на Украине состоялся «открытый» политический процесс по делу СВУ (Союз вызволения Украины). Руководителем этой мифической организации был объявлен крупнейший украинский ученый и вице-президент Всеукраинской Академии наук (ВУАН) С. А. Ефремов. Кроме него на скамье подсудимых оказалось еще 40 с лишним человек. Здесь были и ученые, и учителя, и священники, и деятели кооперативного движения, и медицинские работники. Почта все они обвинялись в «буржуазном национализме», во вредительстве, в выполнении директив зарубежных украинских националистических организаций, а также в «агентурной работе по заданиям разведок и контрразведок некоторых государств». СВУ обвинялся также в подготовке некоторых террористических актов и даже в заключении тайного союза с Польшей с целью отделения Украины от России.