К ясным зорям (К ясным зорям - 2)
Шрифт:
Снова молчала, сопела. А потом начала вкрадчиво:
– Вот как-то иду я в лавку, как вдруг встречаю сваху. Поклонилась она мне низенько, как положено, да и говорит: "Чудеса, да и только! Все еще никак, говорит, не поверю, что дети наши разошлись. И чего не хватало? При отце, при матери роскошествовали, жили себе, как голубь с голубкой, ан тут тебе такие чудеса!.. Данько такой нервеный стал, как спичка! Сидит над своей "морокой" да все кольца нанизывает и хоть бы словом обмолвился. А спросишь чего, - только глянет: "Не троньте меня, я отчаянный!" Так вот, к примеру, как поправится Ярина, то пускай бы извинилась перед мужем, а мы со стариком препятствий не имеем.
Повернулась Яринка, долго смотрела вслед матери.
И никаких чувств не было в ее сердце - закаменело.
И не сердилась на мать. И не жалела.
Не имела к ней жалости и тогда, когда София вбежала в комнату вся в слезах:
– Ой, горе нам, горе! Ой, несчастные мы!.. Там всем селом пошли ловить Данилу. Мужики с кольями, а Ригор с ливольвертом! Ой мать наша, пресвятая богородица, заступи!.. Болтают: хотел вроде задушить учителева сынка!.. Ну, Иван Иванович! Думала, он такой, а он во-он какой!..
– "А он вон какой!" - язвительно засмеялась Яринка.
– Обиделся, что сына его хотели задушить!.. Ну чего тут обижаться?! Пускай бы и задушил!
– Как - задушил?! Или Данько бога в сердце не носит? Или ленивых родителей сын?..
– А он бы и мать родную замордовал! Он бы и вас в прорубь бросил! Только - буль!
– над вами - буль!.. А теперь и милиция будет его ловить. И тата наш. А тата поймают! У них ружжо и сабля вострая! Да еще праведные тата наш... не как другие... которые болеют душой за живоглотов разных, за бандюг да душегубов!
– Яри-и-ина!..
– Что-о-о?!
– Ну, Яри-ина! Не терзай мое сердце!.. Оно и так уже на четыре половины трескается!..
– С чего ему трескаться? Оно у вас глухое. Отчего не треснуло, когда меня те живоглоты мучили?.. А вот теперь вы плачете, а я смеюсь! Ха-ха-ха! Так мне смешно! Так мне забавно!..
– Бож-же ж ты мой!..
– Вот как мне смешно! И доле моей горькой смешно! И моим молодым годам пропащим! И сердцу моему! И моим ногам!.. Ой, сме-еш-но-о-о мне... ой, сме-ешно-о-о! Ой, смею-у-усь я... слеза-а-а-ми-и-и кровавы-и-ими... сме-е-ею-у-усь... сме-е-ею-у-у...
Слезливая София и сама начала рыдать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Иван Иванович измеряет чужую беду
собственной и сообщает очень важную новость
Увидев у себя во дворе Кузьму Дмитриевича Титаренко, я не очень обрадовался. И он, очевидно, об этом знал. Качнувшись в пояснице, стоял передо мной, жевал губами и долго не мог вымолвить ни слова. И хотя я очень хорошо представлял меру его унижения, однако смущения не чувствовал.
Наконец Титаренко тяжело вздохнул:
– Значца, так, Иван Иванович... Так уже жизня устроена, что завсегда кто-то кому-то должон. Значца, так... настало уремья, чтобы мне долг отдавать... значца, за родную кровь...
– Старик всхлипнул.
– Вот, гадство, как жизня устроена! Хоть и не виновный, значца, все одно отвечай... Так постановили, что и меня в ответчики запишут... А за что? За то, как говорится, что хазяин... что за кровные деньги хазяйство справил...
– Нет, Кузьма Дмитриевич, - кажется, мирно возразил я.
– За то, что ваш сын - бандит, путался с Шкарбаненко, за то, что... ну, да вы уже знаете...
– Значца, так... разве ж я его на это воспитывал... если шесть лет в той клятой Америке отработал?..
– Вы-то, может, и не виноваты... как знать... Не кинулся же он душить кого-нибудь из балановского рода... из вашего, так сказать,
– Значца, так... виноватый, да только наполовину. Что, значца, породил его, воспитывал хлебом, а не задушил в люльке... Значца, так... виноватый. А что, значца, изменится от того, когда меня возьмут на заметку?.. Вот, значца, Данила убежал, и насыпь ему соли на хвост...
– А это, Кузьма Дмитриевич, чтоб и вы, и Балан, и Прищепа, и Близнец, и Харченко, и весь класс ваш боялись нас, нашей власти!
– Значца, так... боимся... крепко уже и сильно боимся! Аж дрожь пробирает!
– Так чего вы еще хотите?
– Значца, так... будем говорить так. За банду не знаю, а если и был там Данько, то всем уже помилование вышло.
– Нет, не всем. А только тем, кто добровольно и вовремя покаялся.
– Ну, значца, так... Вот если б вы следствии сказали, что Данила, к примеру, пошутковал, а вы в то уремья на него дюже сильно накричали и он, к примеру, от сильного перепугу бросился наутек... И, значца, вы не имеете претензий, а он, к примеру, пускай вернется к своим родным родителям... И я, значца, стану перед вами на коленки, как перед богом святым небесным, и землю, будем говорить, поцелую, на которой вы, праведный человек, стоите... Вот так, значца, как перед родителем своим, стану на коленки, вот так...
Я с ума сходил от душевных терзаний. Но тут я вспомнил посиневшее лицо сына, которого лишили последнего глотка воздуха, его смертельную муку и едва сам не умер от сердечной боли.
И чтобы облегчить сыновью муку и собственные страдания, сказал:
– Так будет ли это, Кузьма Дмитриевич, по справедливости, чтоб нас убивали, а мы только прощали? Вы человек, кажется, справедливый.
– Значца, так... Как по правде, то треба и вам самим убивать... чтоб, значца, око за око... Значца, правда ваша... А с другого боку... то и у кутеночка есть матка, которая его жалеит и воет, значца, по этому кутеночку. Будем говорить, так на роду написано, чтоб кто-нибудь да по нас плакал...
И снова внутри у меня все затряслось от плача. А потом - так уж мне на роду написано - я заплакал по Виталику.
– Я, может, и простил бы Даниле. Но всем вам прощать никак нельзя. Только дай вашим власть - кишки из нас вытягивать будете, детей наших в огонь покидаете! И несправедливо - одному простить, если не прощать всем!
– Вам, примером сказать, я простил бы. Сказал бы: вот, значца, праведный человек, милосердный... Вот так, значца, - милосердный...
– Ну, допустим, что вы лично не мстили бы... Но другие из ваших, ярые да заклятые, не простили б... Так что, Кузьма Дмитриевич, прощевайте. Знать, на роду нам с вами написано быть смертельными врагами. Вот так.
Он поверил, что это мое последнее слово.
– Значца, так... прощевайте... чтоб друг друга не мучить. Пускай, значца, та сука воет по своему кутеночку!
Господи милосердный, дай мне силы вынести все это!..
И хотя жена моя знала, о чем мы с Титаренко могли разговаривать, все же спросила:
– Просил?
Я промолчал.
И был, кажется, такой сникший, что она больше не стала допытываться.
Ну, что ей скажешь?
Просить совета? Конечно же Евфросиния Петровна одобрит мою твердость. Но со своих непоколебимых позиций. И она никогда не станет вслушиваться в ужасающие интонации речей Титаренко, от которых меня мороз пронимает, заставляя переживать его беду так же остро, как и собственную. Она не будет мучиться моими сомнениями, и потому я не могу принять ее совета. Я ни за что не смогу простить Данилу, но не смогу не пожалеть и "ту суку, что воет по своему щенку".