К ясным зорям (К ясным зорям - 2)

Миняйло Виктор Александрович

– А Титаренкам, слышь, старый, бойкот объявили. Аж на штыре недели. Это - чтоб с ними никто не балакал, никто ничего не одалживал, а в магазинах - ничего не продавали. Это за то, что у них невестка чуть было душу не загубила. Ты слышишь, старый?.. Да заснул бы ты навеки!.. Мурлычет, как кот на лежанке... Так я и говорю, слышь, там наши бабы чуть было за косы не таскали друг друга. Все невестки да еще комнезамши криком кричали, как Бубновская такую думку подала, а свекрухи да богатейки им кулак о кулак: вам бы, такие-разэтакие, только б спать - проспали б и царство небесное, да чтоб свекрухи на вас робили, да мужей на козий хвост переводить! Обрадовались, что вам дано право на головах ходить! Но погодите,

сукины дочки, на вас еще черная туча надвинется! Вот как придут агличаны да Польша, таких шомполов вам всыплют!.. А Ригор за комнезамов вступаться почал, так и ему досталось. Но все одно - как власть постановила, так оно и сталось. Почали голосовать, так невестки да комнезамихи вверх руки тянут, а свекрухи их вниз дергают. И все одно по-ихнему вышло. Потому - невесток да голытьбы больше было... Ну, и теперь... да ты слушаешь или нет?.. Ну, ты гляди! Иль он напился... Ну, подожди, получишь ты у меня... и раз, и второй, и третий!..

Был ли действенным тот бойкот - трудно сказать.

Повязанное черными платками, с лицами как печеные яблоки, "село" старалось высказать Титаренчихе свое сочувствие. "Вы, Палажка, не обращайте внимания.
– И на ухо: шу-шу-шу...
– Вот где они вам... А гляньте-ка, там не Ригор сопит?.. Ой, прощевайте, побегу, а то еще какую подать накинут... От этих комнезамов всего дождешься..."

Ходил по селу на разведку Кузьма Дмитриевич, осторожненько так касался козырька:

– Дай боже здоровья... Хе-хе-хе... Значца, так... жил себе человек, как положено, и вдруг - не потрафил власти... Вот, гадство, как жизня устроена... То тебе грамоты дают за тыквы да бураки, а то уже и карасину не купишь у куперации... Значца, так... не встреваю я в бабские дела, так чего мне-то страдать?.. Вот, гадство, как жизня устроена! А продналог и всякие подати неси!.. Завтра еду за карасином аж в город, так, может, надо - подвезу... Значца, так... в город за карасином... Бывайте покамест!..

Под вечер несли Титаренко Яринкин сундук к свахе. Не за ручки, а как гроб - на плечах. Впереди угловатый и здоровенный, как вол, Тимко, ему помогал рослый, но хилый Андрюшка в пенсне, а позади - Кузьма Дмитриевич и Данько. От великого стыда старик злился и время от времени пытался ткнуть сухим кулачком Данилу в бок, тот уклонялся, и сундук двигался вперед рывками и зигзагами, как водяной паук. Перед ними сновали мальчишки, задевали Андрюшку - скубент, скубент! штыре ока, один нос, до рта ложку не донес!.. Пританцовывали вокруг Данилы - мяу, мяу! Котосмал!

Стояли мужики в воротах, сосали "козьи ножки".

– Бог в помощь!

Кряхтел старый Титаренко с досадой, с негодованием:

– Спасибо! Дай боже и вам того же!..

На своей усадьбе их встретила София - руки в боки, губы сжаты, суровая и неприступная.

– Значца, так... Драствуйте, свашка!.. Принесли, значца, чтоб без хлопот вам... Значца, так... все тут, еще, может, и своего доложили... Нам, значца, чужого не нада... Чтоб по совести... Вот так, гадство, жизня устроена!..

– Поставьте вот туточки да уходите с богом... И нам вашего не нужно... Погубили дитя... вот так... ни за прости господи... так что же нам теперь ваши пасма понадобились?.. Идите, люди добрые, пускай вам бог простит!..

Косился Данько на окна тещиной хаты, стискивал зубы так, что желваки выступали на щеках.

– Значца, так... бывайте... Хотите - переглядите все в сундуке, хотите - так... А нам, значца, пора... Данько, гадский сын, чего вылупился, как баран на новые ворота?! Прочь, гадство, отсюдова! Тут тебе уже не теща, да и жинки нету! Было бы глядеть! От доброго хозяина и пес не сбежит. Вот так, гадство, жизня устроена!..

Назад Титаренко шли понурые и молчаливые. Даже Кузьма Дмитриевич не рычал на Данилу...

...Устал

я от всего этого. Отдохнуть бы не только от моей Книги Добра и Зла, но и от самой неласковой жизни. Много ли дарила она мне? Много ли счастья?.. Говорят, счастье в том, чтобы жить радостями и болями людей. Но чужие радости обходят меня стороной, а вот боли... И сердце мое ноет, и тело болит, каждый нерв дергается. И где только спрятаться от этой муки?

Я - пасую.

Закрываю свою конторскую книгу, где "Приход. Расход. Остаток", пристально рассматриваю перо, чищу его тряпочкой, затыкаю пробкой чернильницу-невыливайку. Может, за меня допишут люди. И кому выпадет этот нелегкий труд, об одном прошу: пишите по своему нраву и темпераменту горячо, страстно, с иронией или мрачной флегмой, но в любом случае честно и правдиво. Хотя нам и не дано права судить сегодняшний день, но каждый, по человеческому закону, должен быть только честным и правдивым свидетелем. Писатели, помните всегда об ответственности за неправдивые свидетельства!..

...Вот так я себе думал и оставил было свою Книгу Добра и Зла. Но жизнь никого не оставляет в одиночестве. Нет уже на карте земли такого безлюдного острова, где можно было бы укрыться от бурь житейских. Вместе со счастьем человеческого общения судьба обрекла человека к несчастью повсеместного человеческого присутствия.

Снова беру в руки перо и, должно быть, буду писать, пока предсмертные судороги не сведут пальцы.

Перед самыми выпускными экзаменами приехал к нам на несколько дней Виталик.

И растет же парнишка, как подсолнечник. Давно прошли времена, когда он мог спрятаться у меня под мышкой. А теперь - казачина хоть куда. Уже, кажется, выше меня, веснушки побледнели, стал еще более худущим, ходит нарочно вперевалочку, не знает, куда девать руки. Отросшие рыжеватые волосы стекают ручейком в ложбинку на затылке. На левом кармане рубашки значок КИМа. И пионерский галстук. И прозрачные хитренькие уши прижаты к вискам. И длинные штаны - ведь уже комсомолец. Вот таков мой сын.

Красавица Павлина долго присматривалась к своему предполагаемому нареченному. Старалась, вероятно, увидеть в нем того несравненного сына Евфросинии Петровны, в которого она во что бы то ни стало должна была влюбиться. Но девушка так и осталась слепой. Ибо ничего такого в нем не заметила. Был наигранно хмурый паренек четырнадцати лет, который и в ней, и в ее подчеркнутом внимании усматривал какую-то скрытую угрозу для себя. Короче говоря, в его представлении Павлина была старой-престарой Катей Бубновской. Разница в четыре или пять лет в их возрасте, которой Евфросиния Петровна просто пренебрегла, для Виталика составляла почти треть его жизни и потому представляла непреодолимое препятствие для обоюдного - Виталькиного и Павлининого - счастья.

А за то, что неблагодарная девушка не оценила счастья иметь такого умного и красивого мужа, как наш Виталик (да еще моложе ее!), его достойная мать сразу же изменила свое решение - не бывать этой капризной и неразумной красавице ее, Евфросинии Петровны, невесткой!..

Длинноногая девчушка с черными косичками и синими глазами снова привлекла сердце строгой матроны.

И Евфросиния Петровна забегала вокруг Кати. Внезапно обнаружилось, что девочка не так заплелась, и ее наставница, поставив ребенка у себя между коленей, осторожно и любовно начала расчесывать ее длинную косу, разбирать на пряди, заплетать, стягивая распущенные кончики новыми, из своего сундука, лентами. То вдруг не понравилось моей любимой женушке, что платьице у Кати не совсем чистое, и она, оставив девочку в белом лифчике и панталончиках, принялась стирать - раньше по ее приказанию делала это сама Катя. Жена моя сразу заметила, что ремешки Катиных сандалий растянулись, и собственноручно проткнула шилом новые дырочки.