К ясным зорям (К ясным зорям - 2)
Шрифт:
– Ну это уже как выйдет!..
– Как не прикладешь рук, то захиреет свекла и ботвы не соберешь!
– Ригор Власович, - протолкался я к нему, - выйдем на минутку.
– Что у вас?
– с едва заметным раздражением спросил он меня, когда мы отошли в сторонку.
– Я людям поясняю, что к чему. Перебили.
– Вот, - положил я руку Виталику на плечо.
– Ну, вижу, сынаш...
– Так вот, этого, как вы говорите, сынаша только что едва не задушил Данила Титаренко. Если б я не подоспел...
Ригор Власович
– Как тревога, стало быть, так до бога... А тогда, помните, как вы в прошлом году с Ниной Витольдовной наткнулись на бандюгу Шкарбаненко с Котосмалом, - вы думаете, я не догадался?
– так вы молчали, это, мол, меня не касается, я его, стало быть, не видел собственными глазами, вот вы и связали мне тогда руки, чтоб не схватил контру, живоглота поганого. А сейчас, как классовая борьба и вас коснулась, сразу допетрили, где и кто... Ох, стихия у вас в голове, Иван Иванович!..
– Правда ваша, Ригор Власович... Секите голову... вот...
– Где и как?
Ненавидя себя за косноязычие, я рассказал, как все произошло.
Несколько минут спустя на колокольне ударили в набат.
Когда стеклась толпа, Полищук заложил руку за ремень, обвел суровым взглядом мужиков.
– Такое дело, граждане и товарищи. Берите кто что может - колья и такое прочее, пойдем в лес. Ловить Котосмала. Хотел сегодня ребенка порешить. Учителевого сынаша. Пионера, стало быть, и комсомольца, что куркулякам поперек горла стал. Все, кто за соввласть, за мной!
Обшарили весь лес, но Данилу не нашли.
Потянули в сельсовет Кузьму Дмитриевича.
– Ты, старый, не крути!
– мрачно глянул на него Ригор Власович.
– Где Данила?
Титаренко хлопнул себя об полы и присел.
– Да за ним, гадство, уследишь?.. Значца, так... уследишь? А что, опять кого побил?
– испуганно вытаращился он на председателя.
– Значца, так... посадите его в холодную... значца, так... посадите, а я ему, гадство, и хлеба не принесу.
– Послушай, ты, передовой хозяин, живоглот тайный, твой выродок сегодня совершил покушение на мальчишку, на нашу, стало быть, смену, комсомольцев и пионеров-спартаковцев, а значит, и на нашу советскую власть! И пощады себе пускай он не ждет.
Старик рухнул на колени.
– Отрекаюсь! Проклинаю!
– затряс поднятыми руками.
– Нету у меня такого сына! Значца, так... Отрекаюсь - и все!.. Люди добрые, простите, коль вина на мне!
– Встань!
– сурово шумнул на него Полищук.
– Советской власти богомольцев не треба! А за то, что выкормил такую мерзкую контру, запишем тебя в ответчики.
Помогая себе руками, старик медленно поднялся.
– Значца, так, люди добрые... Значца, я на все согласный, так, гадство, жизня устроена... ежли ты кого не съешь, то тебя съедят... Значца, это по-по-божески... чтоб око за око, а зуб за зуб... Значца, виноватый -
– И поплелся к дверям.
Поздно вечером приехали милиционеры, устроили засаду во дворе Титаренко.
Но Котосмал и носа не показывал.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой автор пытается исследовать психологию
творчества, рассказывает про силу слабого и смех униженного
С того самого дня, когда отчим принес Яринку в родной дом, вечерами навещала молодичку Павлина. Сегодня, как всегда, принесла небольшой сверточек, в нем с полфунта конфет с красными рачками на обертке, а в капустных листах - два квашеных яблока.
Яринка заморгала глазами от застенчивой благодарности. Положила гостинцы на табурет рядом с кроватью, колебалась, с чего начать.
– Ой, как много! Я же не ребенок, чтоб конфеты...
А потом вспомнила, как прятала материнские гостинцы под матрац, боялась свекрухи, - и от этого воспоминания рассердилась на самое себя и одновременно обрадовалась: вот теперь она ни от кого не будет таиться! надкусила яблоко и развернула конфету.
– Ой, вкусные! Вот попробуй!
– и щедро подала горсть "рачков" Павлине.
– Да я наелась! Никак воды не напьюсь.
– И что это мы все, кто женского роду, так любим сладенькое?.. Вон мужики да парубки - им бы все горькое: горилку, табак...
– Кто знает. Наверно, потому, что живется нам горько.
– А и правда! Ишь ты!
Павлина осмотрела комнату, залюбовалась затейливыми цветами, нарисованными над окнами.
– Ой, красиво-то как! Будто снится... Чье ж это рисованье?
Яринка опустила глаза.
– Да-а... Так... Не могу работать, так и... Намалюешь себе от нечего делать, и на сердце полегче.
– И как это у тебя так получается?
– И правда, не знаю. Вот так вроде что-то сожмет в груди - дышать тяжко, а сама станешь легонькая-легонькая, и рисовать хочется - до слез. А как начнешь, то будто кто-то твою руку водит - нежно, а то будто придерживает: вот так не делай, вот сюда, мол, не веди. А потом и дышать начинаешь ровно, успокоится сердце, и так хорошо-хорошо станет на душе, будто далеко где-то музыка играет. И забываешь, что ты безногая калека и что замужняя была да свекрухе угождала. Еще и там, бывало, у них, как намалюешь, то вроде над тобой никого нету и никто не грызет, а ты - как пташка в небе.
– Даже завидно...
– Ой, кто мне позавидует!.. Сиднем сижу, только в мыслях летаю... И, знаешь, часто снится - летаю. Чаще всего над лугом. А там - цветов! И думаешь: этого не нарисую - неспособная. Вот если б могла такое сделать, как там, то, может, и не оплакивала б свою судьбу!
И Яринка умолкла. И тонкая печаль была в ее взгляде, когда она всматривалась вроде бы и перед собой, и одновременно далеко-далеко. Словно бы в конец своей жизни.
– Что-то нужно делать, - задумчиво произнесла Павлина.