Кабахи
Шрифт:
— Давно уж я отвык от чужих объедков — с тех пор как перестал быть батраком! Я же тебя знаю насквозь, ненасытная, распутная баба! Да и кому тебя знать, как не мне? — Он заскрежетал зубами. — Потаскуха! Сука! Бесстыжая сука! Я покажу вам обоим — и тебе, и твоему хахалю!
Председатель торопливо сунул ноги в башмаки, схватил брошенную на столе шапку и бросился вон из комнаты.
Грохнула сорванная с петли дверь. С потолка посыпалась на постель земля. Звук быстрых шагов послышался во дворе.
Марта упала
3
Купрача распахнул дверцу «Победы» и учтивым жестом пригласил в нее Шавлего.
— Серго я с тобой помирил — чего тебе еще? Садись, подвезу.
Шавлего сел в машину и захлопнул дверцу.
— Парень у тебя неплохой, только смотри, как бы не пошел по дурной дорожке.
Заведующий столовой завел мотор, чуть тронул руль и перевел машину на правую сторону шоссе.
— Ей-богу, он у меня молодец что надо, настоящий мужчина! Ты его по тогдашней встрече на Алазани не суди — он ведь тебя еще не знал. С кем он подружился — жизнь за того положит!
— Рано ты отпустил удила. Какого черта «Москвича» ему купил?
— Да я не специально для него покупал, сам на «Москвиче» ездил. Когда выпустили «Победу», я достал вот эту, а «Москвича» сыну отдал. Продавать не было смысла — машина старая, сколько за нее возьмешь? Ну и подарил парню — пусть, думаю, потешится.
— Видно, тешится он не так, как следует. Послушай, Симон, скажи по совести, — ты в самом деле едешь в Телави или проведал, что я туда путь держу, и хочешь доставить мне удовольствие?
— Допустим, что даже так, — что в этом дурного?
— Не люблю подхалимов. Тошнит меня от одного их вида. Да и зачем тебе меня ублажать? Или кто-нибудь шепнул тебе, что я приехал в Чалиспири «для расследования»?
Купрача кинул быстрый взгляд на собеседника, и морщинки, разбежавшиеся лучами от чуть прищуренных глаз, придали его лицу простодушно-искреннее выражение.
— Все, какие есть, «расследователи» закормлены мной по горло. Незачем мне к тебе подлизываться. Опасаться надо мелких людишек, а за настоящего парня я и так душу готов отдать. Будь я подхалимом, сидел бы до сих пор тихо, мирно в Ахмете, заведовал бы своей прежней столовой.
— А что у тебя в Ахмете вышло?
— Тамошний секретарь райкома был мне как брат родной… Ну, его сняли — за взятки. Приехал новый секретарь, и с самого начала я что-то не пришелся ему по душе. По правде сказать, и он мне тоже. Каждый день ел-пил у меня в столовой — и ведь не один приходил… Взял я как-то и скормил ему курицу, изжаренную за семь дней до того. Еле успели врачи сделать ему промывание желудка… Ну, после этой истории он быстро выдворил меня из Ахметы.
— А оттуда ты сразу перебазировался в Чалиспири? — улыбался Шавлего.
— Нет, сначала устроился в Телави. Только вот не сошелся с редактором
— В самом деле? А Ростом стоящий парень.
— Золотой! Да что толку? Мы с ним как кошка с собакой.
— Что, спуску тебе не давал?
— Не давал, — согласился Купрача.
— Почему ты не перебрался в другой районный центр — в Каварели, в Гурджаани, в Тианети? Какой тебе расчет заведовать деревенской столовой? Не мелковат ли масштаб для человека твоего калибра?
Купрача ответил не сразу. Он осторожно пересек каменистое русло Лопоты и пустил машину по главной улице Напареули.
— Говоришь, в Чалиспири невыгодно торговать? Не знаешь ты цены нашему селу! Да ведь его не обойдет ни один хевсур, ни один пшав, ни один тушин! А ведь это все люди тупые, темные… Пока не набьют брюхо — не посмотрят, что перед ними на столе, а когда наедятся, так уж и напьются и только песни распевают. В прошлом году был у меня отличный сезон. В Алвани овцы болели воспалением легких. Покупал я баранину по четыре рубля, а в столовой отпускал порцию по пять с полтиной. Сколько порций у меня из килограмма получалось, можешь сам подсчитать.
— Как же ты кормил людей больным мясом?.
— Так оно совсем безвредно, разве что чуть-чуть хуже на вкус. Хорошие были сегодня шашлык и каурма?
— Великолепные.
— Ну, так всем я такое мясо не подаю.
Шавлего смотрел через ветровое стекло на чистый, блестящий, как облизанная скотиной соляная глыба, асфальт убегающей назад дороги и удивлялся:
— А совесть тебя не мучит? И ведь открыто, без стеснения обо всем рассказываешь!
— Ей-богу, нет. С чего бы меня стала мучить совесть? Не будь Купрачи — торговал бы в столовой какой-нибудь Геге или Курка. Не все ли равно клиенту, кто с него деньги берет?
Шавлего внимательно всматривался сбоку в частую сетку морщинок, разбегавшихся от прищуренного глаза водителя.
— Немало я слышал о тебе хорошего, Симон… Но помни: если я останусь в Чалиспири, мы с тобой наверняка не сойдемся.
Купрача оглянулся с беззаботным видом:
— Лишь бы тебе не знать печали, а обо мне не заботься! Куда ветер подует, туда и я подамся.
— А жаль тебя так запросто скидывать со счетов… На месте Нико я сделал бы из тебя дельного, полезного человека.
— Честное слово, зря бы потрудился.
— Сделал бы, не сомневайся.
Купрача снова оглянулся и признался откровенно:
— Жизнью своей клянусь, что я есть, то и есть, больше из меня ничего не получится. Так уж оно идет с адамовых времен: один рождается дичью, а другой — охотником.
Машина вылетела на Телави-Кварельскую дорогу и свернула к мосту.
— Эге, смотри-ка — прибили оторванные доски мостового настила! Не иначе как нынче утром. Должно быть, вчера тут секретаря райкома тряхануло!