Качели
Шрифт:
Тётя отгоняла ладонью дым, задумывалась.
– Может, вы и правы. Я всегда была немного этой самой, эсеркой.
Слушать западные «радиоголоса» не перестала, но от комментариев в компании уже воздерживалась.
– Нет-нет, – бормотала у газовой плиты на кухне, – что-то с нами всё-таки происходит…
Совершенно не умела готовить, благородные её порывы покормить безучастно слонявшихся по дому Ксению и отчима заканчивались плачевно: еда сгорала, супы бурлили и уходили, кастрюли опрокидывалась на пол.
– Надо же быть таким уродом! – кляла себя тётя нарезая в очередной раз привезенные из Москвы колбасу и голландский сыр.
Несколько раз они выбирались вдвоём из дома, бродили по летнему Мурманску, на редкость солнечному,
– Я тебя прошу, дитя, – говорила тётя. – Не забывай, что ты не одна. У тебя есть родная тётка. Будешь нуждаться, не стесняйся, звони. Чем смогу, помогу. Ты у меня, кстати, записана в завещании, имей это ввиду.
– Тётя, милая, – обнимала она её за плечи, – ну, что вы всё об одном и том же! Живите на здоровье! Не надо мне вашего наследства!
– Не говори чепухи, – сердилась тётя.
Палочка-выручалочка, что бы она без неё делала?
Денег хронически не хватало. Отчим первое время подбрасывал какую-то мелочь, потом перестал. Событием становилась покупка тёплых ботинок к зиме, выходного платья. Заведуя отделом республиканской библиотеки она то и дело прибегала к тётиному кредиту. Обратиться в тяжёлую минуту к помощи Вали не решалась. Как-то у них повелось с самого начала: денежные дела в отношениях не фигурировали. Он покупал изредка что-нибудь к ужину: бисквитный гастрономовский тортик, бутылку сухого вина. Приносил цветы. На дни рождения дарил сувенир: матерчатую матрёшку в ярком кринолине для заварного чайника, фигурку буйвола из резной кости, эстамп в рамке. В жизни не рискнула бы попросить у него взаймы. Доверительно ей поведал: не в его правилах утаивать деньги от семьи, всю зарплату до копейки отдаёт жене, на карманные расходы оставляет гонорары от публикаций и разного рода халтурные приработки, выпадающие, к сожалению, крайне редко. Тётины триста рублей, истраченные на покупку болгарской куртки, возвращал частями сетуя на скудость гонорарных поступлений и непредвиденные расходы. Язык не поворачивался его упрекнуть.
– Что случилось? Где вы пропали? – вскричала на пороге квартиры тётя Беата с разливной ложкой в руке. – Ты одна? А где твой спутник? Входи… – пробовала отнять сумку. – Дай мне…
Обнялись, сели рядышком на диван. В комнате чувствовался запах гари.
– По-моему, у вас что-то горит, – обронила она.
– Боже! – тётя устремилась на кухню. – Я же готовлю утку с яблоками! Подожди минуту…
Она откинулась на спинку дивана, закрыла глаза. Кружило пространство, её слегка подташнивало.
«Куда подевался твой друг?» – послышался голос тёти. Появилась облизывая ложку в дверях, присела.
– Кажется, что-то получается… Что произошло, скажи? Я вижу, ты не в себе.
– Он уехал.
– Уехал? – тётя захихикала. – Что значит уехал? Куда? Зачем?
– Домой. Так было нужно. Пожалуйста, давайте о чём-нибудь другом.
– Интересный номер. А как же волжский круиз, билеты? – тётя запнулась. – Хорошо, хорошо, молчу!
Ужинали копчёной колбасой, шпротами и сыром: утка оказалась наполовину сырой, наполовину обуглилась, яблоки отсутствовали, тётя впопыхах забыла их положить.
– На Камчатке я для себя ничего не готовила, – оправдывалась разливая по чашкам кофе. – У нас в тресте была хорошая столовая, можно было брать обеды на дом. Очень удобно. Налить тебе сливок?
– Да, пожалуйста.
«Чем будет, господи! до отплытия теплохода двое суток!».
Не могла вообразить, что поплывёт
В битве за волжский круиз тётя совершила гражданский подвиг. Потолкавшись в туристских агентствах и осознав полную безнадёгу чего-либо добиться, отправилась в парикмахерскую. Сделала шестимесячную завивку, покрасила ногти («Представляешь, детка? Бабуля из оперетты»), двинулась во всеоружии в министерство морского и речного флота, где, по слухам, работал важной шишкой бывший сослуживец по камчатскому рыбному тресту. Пробилась сквозь строй секретарш в служебный кабинет, заставила шишку вспомнить о знакомстве, а когда тот попробовал деликатно выпроводить её за дверь, объявила, что ляжет сейчас на пороге и пусть её, камчадалку и пенсионерку, разобьёт на его глазах паралич…
– Видела бы ты его физиономию, дитя! – вспоминала об авантюрном визите тётя. – Тут же написал записку в служебную кассу, проводил до лифта… Кстати, очень видный мужчина…
Она думала неотрывно о случившемся в Южном. Что с Офелией: жива, нет? Жаль было соперницу. В любом случае она была частью Валиной жизни, матерью его детей. Разумеется, делала все возможное, чтобы их разлучить. А какая женщина на ее месте вела бы себя иначе? Гадиной, однако, не была, упрекнуть её в низости приёмов казалось несправедливым. Спокойно ведь могла прибегнуть к испытанному методу. Настрочить жалобу библиотечному начальству, направить письма под копирку в нужные инстанции от лица возмущённых соседей. Так, мол, и так, разбивает семейную жизнь, сеет разврат. Непременно бы отреагировали. Вызвали в директорский кабинет на «ковёр», устроили баню, а то, глядишь, и с работы попёрли. Государство ревниво оберегало здоровую советскую семью, безжалостно боролось с «аморалкой»…
После ужина тётя включила телевизор. Изображение прыгало, по экрану проносились серые полосы. Тётя вставала время от времени с места, била кулаком по корпусу – мельтешение ненадолго прекращалось.
– Два уже раза отдавала в мастерскую, представляешь? Новый телевизор!
По центральному каналу выступал новый руководитель страны. Объяснял, с помощью каких кардинальных мер жизнь советских людей изменится к лучшему.
– В нём всё-таки что-то есть, – откликалась на монолог президента-реформатора тётя. – По крайней мере, хоть одет по-человечески. Ты со мной согласна, дитя?
– Не знаю, – вяло отозвалась она – Меня это совершенно не интересует.
– Прости! – всплескивала руками тётя. – Речь ведь идёт о будущем страны. Ты же интеллигентный, мыслящий человек. Говорят, он обещал Рейгану выпустить евреев в Израиль.
– Мне действительно всё равно, – поднялась она с кресла. – Мне двадцать шесть лет. Я должна устроить личную жизнь. Пока не превратилась в старуху…
Пошла к окну, отодвинула занавеску. Смотрела прижавшись лицом к стеклу на подступившую вплотную к домам микрорайона тёмную стену лесного массива, россыпь огней посёлка по ту сторону железнодорожного полотна, на вознёсшиеся на фоне розовато-искусственного неба, блистающие вдали как циклопические новогодние ёлки башенные высотки Московского университета, «крепости науки», как пелось в популярной песне.
Подошла выключив телевизор тётя, обняла за плечи.
– Всё устроится, детка.
Она уткнулась в тёплую тётину грудь.
– Я, кажется, беременна, – шепнула.
– От него?
– Да.
Они вернулись в обнимку к диванчику.
– И замечательно, – тётя целовала её в ладошку как маленькую. – Замечательно, детка! Я ещё успею побыть бабушкой. У тебя что, задержка? Ты не ошиблась? Сколько уже времени?
– Три недели.
– Тебе нельзя быть легкомысленной, отнесись, пожалуйста, к этому серьёзно. Необходим строгий режим. Прежде всего, питание, витамины. Погоди! – тётя бросилась к книжному стеллажу, принялась шарить по полкам, перебирать корешки книг. – Где-то у меня была… – бормотала, – медицинская энциклопедия…