Кадын
Шрифт:
Видела я, что не селится больше в сердцах у люда дух кочевой. Никого не звал ветер весной в дорогу, никто не видел снов наших предков, не пел их песен, не кружилась ни у кого голова от запаха с дальних холмов. Мое же сердце томилось.
Было шестое лето моего царства, когда содрогнулись горы и помутнели реки.
Земля вздыбилась, как кобылица, и пошла волнами. Я в доме была и видела, как заходили бревна, затрещали балки. Сильный гул прошел по горам. Я выскочила за дверь, все мои слуги тоже. Люди в стане покинули дома и смотрели, как ходит земля, будто озеро под ветром. Тяжелые лари прыгали, словно сайгаки,
Вот оно, началось, — подумала я тогда.
Земля не унималась весь день, и люди спали вне дома, потому что боялись. Охотники спустились в станы, говорили об обвалах, об ужасе диких зверей, идущих в долины. Горы дрожали. Горы гнали нас со своих спин. Я разослала вестников к главам родов, и скоро все они в моем собрались доме.
— Вот вы видите знак старших братьев, — глядя в хмурые лица мужчин, я говорила. — Даже глухой теперь не может его не услышать. Ээ Торзы, хозяева, велят нам сниматься и уходить. Собирайте своих людей. Мы уйдем до первого снега.
Но загудели, зароптали мужчины. Нахмурили лбы, потупили очи. На меня не смотрели.
— Наши кони всегда готовы в путь, — ответил спокойно один Талай, а другие все зашумели.
— Мы ничем станем без этих гор! — говорил кузнец. — Отсюда мы берем и волчьи зубы, и сбрую, и красный цветок, и само золото.
— Как оставим мы караваны? — говорил племянник Зонталы, вместо него ездивший тогда на сборы. Сам Зонтала уже давно у меня не бывал. — Мы потеряем все, что имеем сейчас.
— Где найдем лучшие горы, богатые дичью? — говорили охотники. — Ты дала нам много земель, зачем же сниматься сейчас?
И так все они одно продолжали говорить, что и каждый год от них я слыхала, что и отец успел услышать. Мое сердце наполнилось гневом, заболела голова, шум в ушах поднялся.
— Собаки! Верблюды! Скоты! До того говорили, что не имеете знака, но вот, получив, дрожите за подачку, что бросили к вашим ногам! Это ли люд Золотой реки? Или то мычание безрогих телят? Не слышать духов преступно! Вас же погубят они! Собирайтесь, собирайте народ, а если не хочет кто, на свою долю вас здесь оставим. Завтра скажите мне о решенье люда.
И разогнала их всех, но наутро только один Талай снова сказал, что готовы уйти его люди. Другие упрямо, как в сговоре, на меня смотрели, пока не осмелился кто-то один сказать мне последнее слово люда:
— Не пойдем мы с этой земли, нынче наша родня в этих горах лежит.
Я опешила:
— О тех ли говорите вы куклах, которых сами бурым лэмо отдали, чтобы в землю зарыть? Так отступники поступили, пусть и остаются их семьи, раз забыли они о Золотой реке!
— Да есть ли эта река? — крикнул вдруг кто-то. — А если есть, не здесь ли она протекает? Много золота мы с этих рек берем.
— Ты же сама, Кадын, положила в этой земле своих братьев! Теперь покинуть их хочешь? Не уйдет отсюда люд!
— Мои братья с ветром кочуют! — закричала я гневно. — Кто сказал такое?!
— Сама не знаешь, царь. Велехора положили на левом берегу мутной реки, в степном кургане.
Ни с чем отпустила я глав. Оседлала коня и отправилась в дом к вдове Велехора.
Она жила в нашем стане, хотя была из рода торговцев, но не ушла после боя жить обратно к родне. Спросила ее о брате,
— Богато его опустили, — говорила женщина, пряча от меня глаза, обведенные черной краской так жирно, что и неприлично для вдовы. — Хорошо и богато, счастливо будет жить в счастливом мире, все есть у него: и кони, и оружие, и еда. Все-все, что нужно, сама собирала.
Она говорила быстро и очень меня боялась. Она боялась меня всегда, хотя часто являлась ко мне в дом, приводя своего единственного сына, подставляя мне его под глаза. Был он младшим в нашем роду, единственным моим племянником, а потому один мог бы после меня право на власть иметь. Но мне не нравился этот мягкотелый мальчик, не нравилась и мать его, с тупым сердцем овцы. Повинуясь моим законам, она пыталась снова стать воином, но не выходило у нее. Замуж тоже не шла, видно, крепко любила сына и желала видеть его царем, а появись другие дети, не получилось бы уже того, к другому роду принадлежать бы они стали.
— Ты не довольна, Кадын, что не сказали тебе? Что не позвали на проводы? — заговорила она снова, теряясь от моего молчания. — Но ты была занята, боялись мы тревожить тебя.
— Кто занимался этим? Лэмо?
— Да, они и мои старшие братья, в своем стане они уже давно отправляют покойников в счастливый мир, это у нас только не знают о нем непосвященные люди…
— Того, что я знаю, мне достаточно, — сказала я, поднимаясь и не принимая ее пищи. — Не думала я, что принесет кто-то эту заразу в наш стан. Под землей только корни и червяки. Хорошенькое счастье! Или, может, ты себе такого же хочешь? Чего же ждешь? Давай, прикажу сегодня зарыть тебя! Много ли счастья от того ты получишь?
Она побледнела, руки ее безвольно опустились вдоль тела. О моих быстрых судах в то время уже всем было известно, и все боялись их. Такие слова не простой угрозой могли стать. Но я не имела столь сильного гнева, чтобы убить дуру. Я поднялась и покинула ее дом.
С бурыми лэмо я познакомилась в первую же осень свой власти. Только ушли тогда караваны. Мы возвращались в стан после торгов и проезжали по одному из станов рода торговцев. Трубный звук и звон медных тарелок послышались где-то в дальнем конце, и вдруг истошные, безумные женские крики и рев младенца поднялись за ними. И трубы, и звоны говорили мне, что бредут там бурые лэмо, но было то мне тогда неинтересно. А что за женщина голосила, не поминально, а с ужасом смертным? Я остановила Эвмея и Каспая, ехавших со мной рядом, развернула коней и поскакала на крики.
Мы подлетели в тот миг, когда женщину повалили на землю и четверо мужчин в бурых отрепьях хотели надеть ей на шею удавку. Она сопротивлялась, как могла, но безуспешно, не то от ужаса, не то от слабости после родов — совсем малого младенца держали на руках люди, и он пищал. Люди же все, наши люди из рода торговцев, стояли поодаль и молча на это глядели.
Мне взгляда одного хватило, чтобы понять: творится здесь зло. Налетели мы на бурых мужчин, плетками остановили, конями от женщины отстранили. Отскочили они к своей повозке, те, кто звенел и трубил, смолкли и стали смотреть на нас — без страха, тупо и молча, как телята, которых от сена свежего отгоняешь, но они подождут, пока ты уйдешь, и вернутся снова.