Кафка. Жизнь после смерти. Судьба наследия великого писателя

Benjamin Balint

KAFKA’S LAST TRIAL

Верховный суд Израиля, улица Шаарей Мишпат, 1, Иерусалим, 27 июня 2016 года

Однажды летним утром 82-летняя Ева Хоффе сидела, сложив руки, на полукруглой деревянной скамье, стоявшей в нише высокого вестибюля здания Верховного суда Израиля в Иерусалиме. Чтобы скоротать время до начала слушаний, её помощница листала ежедневную газету Maariv. Вообще Ева избегала прессы; ее возмущали потоки лжи, выплескиваемые журналистами, которые любили изображать

её эксцентричной любительницей кошек и хваткой дамочкой, только и думающей о том, как легко и быстро заработать на культурных сокровищах, слишком ценных для нахождения в частных руках. Взгляд Евы привлек заголовок на первой странице газеты, набранный большими красными буквами. «Они что, выставили на аукцион прядь волос Дэвида Боуи?» – заметила она с ноткой негодования в голосе. «Да, будто это религиозная реликвия», – подтвердила подруга.

Сегодня решалась судьба реликвий другого рода. Три месяца назад, 30 марта 2016 года, Ева узнала, что Верховный суд согласился рассмотреть ее дело, «учитывая его общественную значимость». Как ни странно, при этом дело Евы не фигурировало в открытой повестке дня наряду с другими разбирательствами. Цифровое табло в вестибюле Верховного суда сообщало лишь о слушании дела «Аноним против Анонима».

Может, Ева, которая приехала почти на час раньше назначенного времени, просто пропустила объявление на другом табло, висевшем на входе. Впрочем, это уже не имело никакого значения: она в любом случае потеряет анонимность, как бы ни старалась её сохранить. Сегодня наступает кульминация восьмилетней битвы за наследство. Ранние этапы этого судебного процесса, связанные с правовыми, этическими и политическими дилеммами, широко освещались в израильской и международной прессе: открытые слушания проходили сначала в Тель-Авивском суде по делам семьи (с сентября 2007 по октябрь 2012 года), а потом в окружном суде Тель-Авива (с ноября 2012 по июнь 2015 года). С самого начала это разбирательство превратилось в конфликт права частной собственности с общественными интересами двух стран. Вопрос был в том, кому же принадлежит наследство уроженца Праги, немецкоязычного писателя Макса Брода (1884–1968): гражданке Еве Хоффе или Национальной библиотеке Израиля? Или лучше всего поместить его в Немецкий литературный архив, расположенный в Марбахе, Германия? На чаше весов лежало нечто большее, чем наследство Макса Брода, некогда признанного деятеля культуры Центральной Европы. Брод был другом, редактором и распорядителем литературного наследия другого пражского писателя, чье имя символизирует всю современную литературу: Франца Кафки.

Наследство Брода включало в себя не только его собственные рукописи, но и груды бумаг Кафки, которые со временем стали хрупкими, как осенние листья. Спустя девяносто два года после смерти Кафки эти рукописи обещали пролить новый свет на сверхъестественный мир писателя, придумавшего неповторимый, мгновенно узнаваемый стиль сюрреалистического реализма и выявившего самые сильные пороки XX века: века дезориентации, абсурда и безликой тирании. Кафка – редкий пример писателя, от фамилии которого было образовано прилагательное (кафкианский). Невероятная история о том, как рукописи Кафки попали в руки семьи Хоффе, включает в себя рассказ о непризнанном писателе, оказавшемся гением, и о том, как ближайший друг не выполнил его последнюю волю. Также эта история рассказывает о драматичном бегстве от нацистских захватчиков, уже закрывавших ворота Европы; о любовной связи между эмигрантами, оказавшимися в Тель-Авиве; о двух странах, чьи навязчивые идеи о преодолении травм прошлого привели их сегодня в Верховный суд. Но, главное, суд ставил ребром один очень сложный вопрос: кому же принадлежит Франц Кафка?

Кафка – редкий пример писателя, от фамилии которого было образовано прилагательное (кафкианский).

Ева, которая оказалась в самом центре этой бури страстей, родилась в Праге 30 апреля 1934 года – спустя десять лет после того, как Кафку похоронили на городском еврейском кладбище. Ей было всего пять лет, когда она бежала из оккупированной нацистами Праги вместе со своими родителями Эстер (Илзе) и Отто Хоффе и старшей сестрой Руфь. Ева показывала мне фотографии Эстер, своей матери: молодая пражская красавица запечатлена на них со своим любимцем, великолепным немецким догом по кличке Тассо. Так его назвали в честь итальянского поэта XVI века Торквато Тассо, более всего известного своей поэмой La Gerusalemme liberata («Освобождённый Иерусалим»), вышедшей в 1581 году. «Я тоже назвала одну из своих кошек Тассо», – сообщила Ева.

После переезда в Палестину Ева пошла в школу кибуцы Ган-Шмуэль на севере страны, у города Хадера, а потом до 15 лет училась в сельскохозяйственном интернате молодежного поселения Бен-Шемен в центральном Израиле. Здесь девочку опекала ее любимая учительница, художница Наоми Смилянски (1916–2016), но Ева вспоминает, что в Бен-Шемене она все время страдала от одиночества: «Я ужасно тосковала по родине и плакала почти каждую ночь». В начале Войны за независимость Израиля в 1948 году, когда Бен-Шемен осаждался силами Арабского легиона, её вместе с другими детьми вывезли

из поселка в бронированных автобусах.

«Он ужасно боялся войны, – вспоминала Ева. – Боялся, что они нас уничтожат».

После войны Ева служила в подразделениях Армии обороны Израиля – Нахаль (такие единицы, создававшиеся под эгидой Корпуса просвещения и молодёжи Израиля, одновременно решали задачи социального волонтёрства, организации поселений, ведения сельского хозяйства и несения воинской службы). Отслужив, Ева решила изучать музыковедение в Цюрихе, но в 1966 году, еще до завершения курса, вернулась в Израиль – отчасти из-за своего отца, Отто, беспокоившегося из-за неизбежных военных действий между Израилем и соседними арабскими государствами. «Он ужасно боялся войны, – вспоминала Ева. – Боялся, что они нас уничтожат». Наконец летом 1967 года разразилась Шестидневная война. Каждый из этих шести дней Ева приходила в кафе «Кассит» на улице Дизенгофа в центре Тель-Авива и подолгу потягивала эспрессо, сидя за одним из крошечных столиков на тротуаре, под шестью картинами с кукольными арлекинами и музыкантами, которыми художник Йосл Бергнер расписал выходящую на улицу стену Кафе служило местом сбора и обмена слухами между длинноволосыми представителями богемы, интеллектуалами, мелкими торговцами и представителями армейской верхушки, в числе которых был и Моше Даян. (Будущий премьер-министр, а тогда майор Ариэль Шарон однажды выговаривал здесь унтер-офицеру: «Чего вы все болтаете о наших операциях с журналистами из Haolam Hazeh (еженедельник, который выпускал Ури Авнери. – Прим. авт.), пока всё время сидите в „Кассите“?»2.) Завсегдатай этого кафе, Авнери говорил, что «здесь люди тёрлись друг о друга и уже в самом этом трении обретали воодушевление». Каждый день Ева приносила домой обрывки подслушанных разговоров о ходе войны, а отец встречал её рассказы о победах израильтян с недоверием…

По окончании Шестидневной войны Ева преподавала музыку и ритм ученикам первого и второго классов, радуясь их импровизациям. Но в следующем году Ева пережила двойную потерю: с промежутком в пять месяцев ушли из жизни и её отец, и уроженец Праги писатель Макс Брод, который буквально стал для неё вторым отцом. Ева поняла, что она больше никогда не сможет ни исполнять, ни преподавать музыку.

Заметив страдания Евы, израильский поэт и автор песен Хаим Хефер (1925–2012), еще один завсегдатай кафе «Кассит», порекомендовал ее на работу в израильскую авиакомпанию «Эль Аль», и три следующих десятилетия она работала там сотрудницей наземного персонала. «Я не хотела быть стюардессой, – сказала она, – потому что мне хотелось быть рядом с матерью». Вместо этого она совсем как ребенок радовалась, слушая рев самолетных двигателей и наблюдая за работой коллег в светоотражающих жилетах и звукопоглощающих наушниках, которые с помощью светящихся жезлов направляли прибывающие самолеты на стоянки. В 1999 году, в возрасте 65 лет, она ушла на пенсию.

За все годы работы в «Эль Аль» Ева так и не захотела полететь в Германию. «Я не смогла их простить», – сообщила она. А еще за все эти годы она так и не вышла замуж. «Когда я услышала, как язвительно Феликс Вельч (друг Кафки, бежавший из Праги в Палестину вместе с Максом Бродом. – Прим. авт.) отзывался о своей жене Ирме, то поняла, что не хочу выходить замуж». Она предпочла жить в подобии симбиоза со своей матерью Эстер вместе с их кошками в тесной тель-авивской квартирке на улице Спинозы.

Ева Хоффе быстро влилась в круги интеллектуалов Тель-Авива – в число ее друзей входили родившийся в Берлине и писавший на иврите поэт Натан Зах и художник Менаше Кадишман, – но сама не претендовала на какую-то особую интеллектуальность. Она признавалась мне, что не читала многих книг Брода. У Евы не было детей; она полагалась на поддержку круга преданных друзей, они с нее разве что пылинки не сдували. Трое таких друзей сейчас сидели рядом с ней в уголке зала Верховного суда, ожидая начала слушаний. «Что бы ни случилось, – предупредил её человек с газетой, – не говори ни слова! И никаких возгласов!» Она кивнула и передала свое огорчение словами другого человека: «Если бы Макс Брод был жив, – глухо сказала она, – то он бы пришел на этот суд и сказал: „Jetzt Schluss damit!“» («Да хватит уже!»).

Одна израильская писательница сказала мне, что Ева Хоффе представляется ей «вдовой призрака Кафки». Из-за постоянной перспективы потерять наследство Ева приобрела схожесть с отчаянием этого призрака перед беспросветностью правосудия. В одном из эпизодов незавершенного романа Кафки «Процесс», который после смерти автора отредактировал и опубликовал Брод, дядя Йозефа К. говорит ему: «Кто такой процесс допускает, тот его проигрывает»3. Сегодня Ева добавила, что она тоже сгибается под тяжестью отчаяния: «Это состязание по перетягиванию каната, в котором у меня нет никаких шансов, ведь против меня выступают невероятно сильные противники». Она имела в виду Государство Израиль, которое утверждает, что рукописи, унаследованные её матерью от ближайшего друга Кафки, принадлежат не ей, а Национальной библиотеке Израиля, находящейся в Иерусалиме.