Кафка. Жизнь после смерти. Судьба наследия великого писателя
Шрифт:
По мере того как болезнь усиливалась, а силы таяли, Кафка стал чаще размышлять о том, какие начинания в его жизни остались нереализованными. «С моей стороны не было ни малейшей, хоть как-то оправдавшей себя попытки направить свою жизнь, – пишет Кафка в дневнике в 1922 году и далее перечисляет серию сломанных радиусов круга своей жизни: «…антисионизм, сионизм, иврит… попытки жениться»28. Видимо, как и в случаях
Что же касается Евы Хоффе, то она считает, что, наверное, всё это к лучшему… Тель-Авив, середина лета, дикая влажность… Мы с Евой идём по улице Дубнова. На ней яркая футболка с принтом в виде портрета Мэрилин Монро и свободно драпированная юбка. В руках у Евы – три пластиковых пакета с фотографиями и документами, которые она хочет мне показать, среди них – её свидетельство о рождении и чешский паспорт. «Хотя я еврейка и живу в Израиле, – говорит она, – но не могу сказать, что мне здесь очень нравится».
В разговоре с ней я вспомнил об интервью, которое Брод дал израильской газете Maariv в октябре 1960 года. Он тогда сказал: «Если бы Кафке удалось добраться до Земли Израильской, то он бы создал гениальные произведения на иврите!» А ещё, добавил я, в своём новом романе «Тёмный лес» американская еврейская писательница Николь Краусе сочинила для Кафки альтернативную жизнь в варианте «а что, если бы…». Герой Краусе обнаруживает, что Кафка между двумя мировыми войнами приезжает в Палестину и живёт, неузнанный, под своим еврейским именем Аншель (так звали деда его матери по её материнской линии).
Никогда не встречавшаяся с Кафкой Ева отреагировала на мой рассказ крайне скептически. «Кафка? Да он не продержался бы здесь и дня», – сказала она, расправляя юбку на коленях30.
5. Первый и второй приговоры
Кафка для еврейской литературы – то же, что Данте для католицизма или Джон Мильтон для протестантизма:
Тель-Авивский суд по делам семьи, проспект Бен-Гуриона, 38, Рамат-Ган, октябрь 2012 года.
Одновременно с судебными слушаниями по делам семьи в Тель-Авиве продолжалась продажа рукописей Кафки и их вывоз из Израиля. В 2009 году, к недовольству израильских властей, два документа, написанных рукой Кафки, были выставлены на аукционе в Швейцарии – и оба они какое-то время находились в распоряжении Эстер Хоффе. Одним из документов было письмо Кафки к Броду на восьми страницах, датированное сентябрем 1922 года (и проданное за 123000 швейцарских франков): «Я знаю, как даёт о себе знать ужас одиночества, – пишет Кафка Броду. – Причём не столько одиночества одного, сколько одиночества среди людей». (Клаус Вагенбах назвал это письмо «одним из самых красивых писем Кафки».) Эстер продавала имевшиеся у неё рукописи Кафки в течение десяти лет, с 1978 по 1988 год, и Национальная библиотека ничего против не имела, и вот теперь попыталась заблокировать продажу, но ей это не удалось.
Даже после того, как начался процесс, оставалось неясным, какие рукописи Ева Хоффе держала у себя дома на улице Спинозы, а какие хранились в её банковских ячейках. Хоффе подписала аффидевит, в котором заявляла, что в её квартире больше нет ничего, написанного рукой Кафки. Беспокойство о судьбе рукописей только выросло, когда Ева заявила, что во время судебного разбирательства в её квартиру в Тель-Авиве проникли взломщики. Вплоть до сегодняшнего дня остается неясным, было ли из её квартиры что-либо украдено, и если было, то что именно.
Даже после того, как начался процесс, оставалось неясным, какие рукописи Ева Хоффе держала у себя дома.
Однажды была сделана попытка каталогизировать это наследство. В 1980-х годах Эстер Хоффе поручила Бернхарду Эхте, швейцарскому филологу и в то время директору архива Роберта Вальзера в Цюрихе, составить список имеющихся у неё рукописей. Результатом инвентаризации стал документ более чем на 140 страницах, в котором упоминается около 20000 страниц материалов. Содержание списка Эхте и по сей день хранится в строгой тайне, и потому суду он предоставлен не был.
Конец ознакомительного фрагмента.