Кафка. Жизнь после смерти. Судьба наследия великого писателя

Балинт Бенджамин

В бальном зале отеля 25-летний Макс Брод наслаждался прелюдией к вечеру: здесь 16-летняя актриса Лиа Розен пленительным голосом читала стихи Гуго Гофмансталя (которому Райнер Мария Рильке представил её в Вене в ноябре 1907 года). Она также спела «Колыбельную для Мириам» (Schlaflied f"ur Mirjam) Рихарда Бер-Гофмана, в которой были такие строки:

Was ich gewonnen gr"abt man mit mir ein.Keiner kann Keinem ein Erbe hier sein. Всё,

что обрёл, – похоронят со мной,Нет нам наследников в жизни земной⁴.

У вышедшего на сцену Бубера глаза сверкали умом и страстью. Брод пришёл в восторг от риторики мудреца, призывавшего к самоопределению евреев и их духовному обновлению. Что значит называть себя евреями? – бросал в зал Бубер. – И какие требования предъявляет еврейство к нашей внутренней жизни?

Встреча с Бубером перевернула отношение Брода к еврейской жизни и, как следствие, к Кафке и его сочинениям.

Брод позже говорил, что он пришёл на эту лекцию как «гость и оппонент», а ушёл с неё сионистом. До этого он считал, что не испытывал никакого самоненавистничества по отношению к евреям, но и не чувствовал особой еврейской гордости. Встреча с Бубером перевернула отношение Брода к еврейской жизни и, как следствие, к Кафке и его сочинениям. Здесь началось то, что Брод назвал своей «борьбой с иудаизмом и за иудаизм». Лекции Бубера побудили Брода сформулировать для себя то, что он и многие другие немецкоязычные евреи смутно чувствовали: их попытки отождествлять себя с deutscher Geist, немецким духом, терпели неудачу. И по причине этой неудачи Брода всё больше стала занимать проблема, которую Роберт Вельч мог бы назвать die persoenliche Judenfrage, «личным еврейским вопросом». Брод «перешёл от почти исключительной и преднамеренной озабоченности эстетическими аспектами к полной самоидентификации с еврейским народом», – отмечал Вельч⁵.

Сам этот вопрос возникал из ощущения странности. «Немецкий еврей в чешской Праге был, можно сказать, воплощением странности и инаковости, – писал Павел Эйснер. – Он был врагом народа без собственно народа». Некоторые пражские евреи бежали от этой странности бытия в места, где, как они надеялись, их «пороговость» могла бы исчезнуть: в Вену (Франц Верфель), в Берлин (Вилли Хаас) или в Америку (например, родители Луи Брандеса). Другие увлекались радикальным социализмом (как Эгон Эрвин Киш, который заявлял, что «моя родина – это рабочий класс») или принимали крещение. Некоторые из пражских евреев воспринимали сионизм больше как модный стиль (Mode-Zionismus), нежели как фундаментальную идею. Другие же, такие как Макс Брод, отнеслись к сионизму предельно серьёзно.

Ходила шутка о том, что если бы в определённое время в одном кафе рухнул бы потолок, то всё сионистское движение Праги было бы уничтожено одним ударом.

Самые известные сионистские кружки Праги группировались в основном вокруг Ассоциации «Бар-Кохба», названной так в честь лидера последнего восстания евреев против власти Рима⁶. Тогда по городу ходила шутка о том, что если бы в определённое время в одном кафе рухнул бы потолок, то всё сионистское движение Праги было бы уничтожено одним ударом. Тем не менее численно маленькое движение сумело успешно создать такое опьяняющее сочетание сионизма и социализма, что после 1918 года сионисты получили два мандата в Городском совете Праги. Лидеры сионистского движения в Праге, писал Брод:

…были молодыми людьми самого светлого ума и исключительной чистоты характера. Это была группа, состоявшая из таких ярких типажей, которые я никогда больше в своей жизни не встречал. И центром кристаллизации для

них была студенческая организация «Бар-Кохба»… Все мы были едины в убеждении, что наше дело должно было быть реализовано посредством личных жертв и поступков; не статьями на первых полосах газет или подстрекательскими выступлениями, но посредством мирных усилий, предпринимаемых среди людей. Наша первая цель состояла в обновлении и повышении этики и морали униженной и оклеветанной еврейской общины, которая в диаспоре заметно разложилась… Еврейское государство, создание которого мы хотели подготовить «там», в Палестине, должно было быть основано на справедливости и бескорыстной любви между людьми, что, конечно же, подразумевало дружеские отношения и помощь нашим ближайшим соседям – арабам.

Десять лет, с 1900 по 1909 годы, Брод оставался равнодушным к сионистскому рвению «Бар-Кохбы». По его словам, в 1905 году он и слыхом не слыхивал имени Теодора Герцля, отца-основателя политического сионизма. (А ещё Брод вспоминал, как впервые увидел портрет Герцля на стене в гостиной квартиры Хуго Бергмана в пражском районе Подбаба. «Кто это?» – спросил тогда Брод.)

Только с 1909 года Брод начал искать смысл в еврейской идентичности и моральных обязательствах, которые она влечёт за собой. После распада Австро-Венгерской империи и создания Чехословакии Брод будет избран почётным членом (alter /?еггД<Бар-Кохбы» и заместителем председателя Еврейского национального совета. Он также станет одним из ведущих выразителей взглядов чешских евреев в недавно учреждённой республике и будет способствовать переговорам, в результате которых президент Масарик предоставит чехословацкому еврейству значительную автономию. Брод рассказывал, что в деятельности сиониста он вдохновлялся строками из рассказа Кафки «Певица Жозефина, или мышиный народ»:

Наш народ-властелин, ничем не обнаруживая разочарования, практически в облике мастера, незыблемая, покоящаяся в себе масса, которая, что бы ни говорила видимость, может только раздавать, а не получать дары, – народ продолжает идти своим путём⁷.

Герой этого рассказа Кафки сообщает, что история Жозефины, певицы-мышки, это «лишь небольшой эпизод в извечной истории нашего народа». Мышиный народ, добавляет рассказчик, всегда «вызволял себя из беды, пусть и ценою жертв, от которых у учёного историка волосы становятся дыбом»⁸.

Брод обратился к культурному сионизму не только для переосмысления своей связи с еврейским народом, но и с целью критики размывания коллективных идентичностей меньшинств в новых национальных государствах. «Для меня, – писал он в сионистском еженедельнике Selbstwehr, – не существует никаких сомнений касательно того, что „еврейский националист“ не может быть „националистом“ в том смысле слова, который обычно используется сегодня. Миссия еврейского национального движения, сионизма, состоит в том, чтобы дать слову „нация“ новое значение». Возрождение иудаизма и воскрешение иврита могут состояться только в том случае, если они укоренятся в Земле Израилевой. «Прежде всего, – писал Брод пражской писательнице Августе Хаушнер (1850–1924), – «еврейский национализм не должен создавать ещё одну шовинистическую нацию. Его единственная цель – вернуть к жизни примиряющий, всеобъемлющий гуманный гений евреев, который сегодня выродился».

Национализм, разраставшийся после падения династии Габсбургов, придал миссии Брода новую актуальность. «Еврей, который серьёзно относится к национальной проблеме, – писал Брод, – обнаруживает себя сегодня в центре следующего парадокса: он должен бороться с национализмом с целью установления вселенского братства людей… и одновременно он должен быть вместе с молодым еврейским национальным движением».

Национализм, разраставшийся после падения династии Габсбургов, придал миссии Брода новую актуальность.