Каин: Антигерой или герой нашего времени?
Шрифт:
Светешников до сих пор был доволен торговой сделкой с Корчагиным, когда тот сбыл ему хлеб по весьма умеренной цене и вновь посулил, что если Бог даст, то все торговые операции станет решать с ярославским купцом полюбовно.
— Ныне чем порадуешь, Василий Егорович?
— Август, Терентий Нифонтович. Страдная пора. Мужики из деревенек хлеб на торги привозят. Буду скупать.
Светешников воспринял намерение Корчагина без восторга.
— А ладно ли так будет, Василий Егорович? Уездные мужики хлебушек продают втридорога. Здесь не Саратов, родится, дай Бог, сам дуг. [132] Не мое, конечно, дело, но не лучше ли хлеб в Нижнем Поволжье
132
Сам друг — то есть вдвое больше посеянного хлеба.
— И спору нет, Терентий Нифонтович. Именно так следовало мне и поступить, но когда все прикинул — шкурка выделки не стоит.
— Не разумею, — пожал полными скошенными плечами Светешников.
— До Саратова — не близок свет. Бурлаки, грузчики, крючники в копеечку встанут, а главное — время можно упустить. Пока из Саратова до Рыбинской слободы доберусь, Волгу льдом может сковать, и прощай Петербург. Так и останешься до весны куковать в Рыбне. Мне ж, дорогой Терентий Нифонтович, всенепременно надо осенью в столице быть. Дела-с.
— Понимаю, Василий Егорович. Иногда нужное дело — дороже любых денег.
— Золотые слова, Терентий Нифонтович. Погляжу недельку, и коль с хлебом начнется затор, брошу все — и в стольный град.
— Уж как сердце подскажет, Василий Егорович. Недельку-то, надеюсь, у меня поживешь?
— Если не стесню, был бы рад.
— Какой разговор, Василий Егорович? Приму с превеликим удовольствием, и приказчику место найдется.
— Благодарствую, Терентий Нифонтович, но мои торговые помощники в Гостином дворе поживут. Дело для них привычное.
— Как вам заблагорассудится, Василий Егорович. А сейчас не побрезгайте хлебом-солью.
С хозяйкой, Натальей Федоровной, Иван познакомился еще в прошлый раз, отметив ее доброту и рачительность к домашним делам. Старший сын Светешникова уехал по отцовским делам в Москву, а младший — как раз занимался хлебными делами в Саратове.
Единственная дочь Светешникова была выдана замуж за купца Гурьева. Так что просторный каменный дом Терентия Нифонтовича был на сей раз малолюден.
После обычных здравиц, Иван спросил о городских властях.
— Трудно сказать, но таких бесчинств, как при Павлове и Кашинциве было, пока не заметно. Никак новой императрицы опасаются. А вообще скажу, Василий Егорович, худо живется в Ярославле. Много темноты, невежества, безграмотных людей. У нас не только купцы, но и дворяне темны, а уж про купцов и говорить не приходится [133] …Вам-то далось ученье?
— Отец когда-то нанял дьячка из приходской церкви. Жутко повезло: и читать и писать научил. Правда, дальше вся моя ученость завершилось.
133
Книжная культура всегда оставалась уделом тончайшего слоя «чудаков» даже в рядах благородного сословия. Чрезмерная грамотность, начитанность, выдавали в аристократической среде «неродословного» плебея, которому приходилось рассчитывать в жизни только на собственную голову. Гораздо более распространенным времяпрепровождением были карты, танцы, охота, для дам — музицирование. Домашнее образование русского дворянства, вверенное полуграмотным гувернерам «числом поболее, ценою подешевле», давало самые плачевные результаты. Екатерина Вторая, проводя в жизнь свои реформы, столкнулась с вопиющим фактом: провинциальные дворяне часто не способны были даже расписаться под официальным документом. (Т.В. Леденева. «Читатель в русской провинции ХУ111-Х1Х веков. «Ярославская старина». Ярославль. Выпуск 3. 1996 г.).
— Хоть
— Кстати, Терентий Нифонтович, а ведь один из моих бурлаков с вами на Надеинское Усолье когда-то ездил.
— Да ну! Вот уж действительно неисповедимы пути Господни. И кто ж?
— Земеля. Занятный мужик.
— Хорошо помню сего бурлака. Я его, когда соль добывал, главой артели назначил. Толковый мужик.
— Толковый. Намедни беседовал с ним. Добрыми словами о тебе и твоем прадеде Наде Епифаныче отзывался. Даже любопытную историю поведал.
— Уж не о горшке ли золота?
— Угадали. Жаль, что клад оказался в руках графа Орлова-Давыдова. Каким же подлецом оказался этот граф. Живи он ныне здесь, добром бы для него дело не кончилось.
— Неужели вмешался бы?
— Терпеть не могу наглых людей. Забрать чужое добро, на кое твой прадед помышлял возвести новый храм!
— Бог накажет его.
— Вы так думаете, Терентий Нифонтович?
— Бог долго ждет, да метко бьет… Кстати, граф сейчас пребывает в Ярославле.
— Любопытно, — пощипал сухими твердыми пальцами черную бородку Иван. — Весьма любопытно… И какими судьбами он здесь оказался? Не для передачи же присвоенного клада?
— О том и разговора быть не может, Василий Егорович. Суд окончательно и бесповоротно решил дело в пользу графа, столь влиятельного при Дворе императрицы. Сам же граф от имени Тайной канцелярии прибыл в Ярославль, чтобы проверить, как обстоят дела с заточением герцога Бирона
Чарка застыла в руке Ивана. На лице его возникло такое удивление, которого он, казалось бы, в жизни не испытывал.
— Вот новость, так новость, Терентий Нифонтович… Всесильный Бирон теперь не у власти и сослан в Ярославль? Это же счастье для всего русского народа. Я все в поездках да поездках, а тут такие дела. Выходит, с герцогом расправилась новая императрица?
— Вы правы, Василий Егорович. Бирон был приговорен к четвертованию, но государыня заменила приговор ссылкой в Пелым, что в Сибири, — с лишением чинов, орденов и имущества, а затем герцог по распоряжению Елизаветы Петровны был переведен в Ярославль
— Любопытно узнать, Терений Нифонтович, куда заключен Бирон.
— Не поверите, Василий Егорович, но воевода заселил герцога в доме купца Елизара Мякушкина, с видом на Волгу. Можно сказать в полуверсте от моего дома.
— Не ожидал того, Терентий Нифонтович, никак не ожидал. Полагал, что ненавистный герцог либо заключен в тюрьму, либо в келью Спасского монастыря. Живет в доме купца! Надеюсь, дом находится под особенным караулом?
— Я бы не сказал. Дом Елизара Мякушкина находится без малейшего караула.
— Да быть того не может! Злейший враг России вольготно живет в Ярославле?!
— Вы вправе диву даваться, Василий Егорович, но, увы. Человек, принесший столько бед государству своей преступной деятельностью, теперь чуть ли не почетный гость Ярославля. К нему благоволят воевода и полицмейстер, даже в дому его иногда сладко трапезуют. Бирон ни в чем не знает нужды. При нем постоянно живут домашний лекарь Гове, пастор, камердинер и целая свора его бывших слуг. Причем, лекарь состоит у города на службе, получает солидное жалованье, но свои обязанности перед городским населением выполняет настолько скверно, что вовсе к больным не ходит. Пастор же уже успел заиметь нескольких учеников, коих обучает языкам и наукам [134] . Теперь судите сами, дорогой Василий Егорович.
134
Следует отметить, среди этих учеников пастора Бирона находился и юный Федор Волков, позднее ставший основателем русского театра.