Каин: Антигерой или герой нашего времени?

Замыслов Валерий Александрович

— Не богохульствуй, атаман. Нехорошо это.

Суровы, ох как суровы были в эту минуту глаза Земели! Но Каин и не думал прекращать жаркую беседу с Дедом.

— А скажи, душа православная, тебе деньги и вовсе не нужны?

— Нужны.

— Во-от!

— Напрасно торжествуешь, атаман. Всего лишь на кусок хлеба. Деньги же я, как бурлак, от тебя получаю.

— Кажись, тебя не обижаю.

— Лишку даже.

— Лишок-то, значит, подкапливаешь?

— Заблуждаешься, атаман. Когда были в Лыскове, весь твой лишок нищим на паперти раздал.

— Святой… А если тебе доброго вина и лакомой снеди [130]

захочется, что ежедневно богатеи употребляют?

— Вино и лакомая пища во зло человеку, ибо от таких питий и яств чрево вширь распирает, а от сего всякие недуги и смерть приключается, ибо лакомый стол первый враг человека.

— А как же русская стать? Чем толще человек, тем сановней и породистей. Так исстари на Руси повелось.

— Чепуха все это, атаман. Варварство.

— Ишь ты. Где такое словечко услышал?

130

Снедь — пища.

— На торгу. Купец немца изрядно обсчитал, но тот ничего не мог доказать. Плюнул и назвал варваром.

— Дикарем по-нашему, — пояснил Каин.

— Вот-вот. Дикарей-то у нас — тьма-тьмущая, и не только среди купцов и прочих толстосумов, но и голи перекатной. А уж про воров и говорить не приходиться. Купцов и дворян грабят без разбору, лишь бы богатым был.

— А чего их разбирать? — хмыкнул Иван, — коль каждый богач народ в три погибели горбатит и сам ворует не в меру.

— Вот это и есть отговорка дикаря. Коль богач — грабь до последней нитки. А ведь не каждая кубышка на воровстве да плутовстве создана, а на жалованье от государевой службы. Да и не всякий купец воровством живет.

— А не заблудился ты, Дед?

— Блуждают да мечутся те, кто в грехах погрязли. Бывает, и богатству не рад, когда кутузка по ночам мерещится. Но я, атаман, не о тех людях хочу сказать. Немало и среди православных богатых, но честных людей. Ты не замечаешь, атаман, сколь в каждом городе храмов? А кто их возвел? Да все те же купцы, коих ты нещадно грабишь, и тем самым как саблей рубишь по православию.

— Ты, Дед, говори, да не заговаривайся, — осерчал Каин. — Многие купцы вклады на храмы дают не от чистой совести, а по надобности, когда старость приходит и когда о душе пора задуматься. Дал батюшке солидный куш и доживай свой век спокойно: в рай угодишь. Аль опять не так сказываю?

— Воистину так, атаман. Но те купцы заблуждаются: не будет им вечной жизни в райских пущах, коль Божьи заповеди нарушали.

— Вот видишь, Дед, не так все просто. Ты хоть знаешь одного купца, который бы не мошенничал и с чистым сердцем храм возвел?

— Знаю. Надей Светешников.

— Тот, что жил когда-то в Ярославле? — с удивлением уставился на бурлака Иван.

— Тот самый, атаман.

— Но ведь то было, почитай более века тому назад. Откуда тебе, Дед, имя купца Надея Светешникова известно, коль ты опричь наковальни, да бечевы ничего не знал.

— Ошибаешься, атаман. Именно бечева и свела меня с Терентием Светешниковым, потомком Надея.

— Интересно ухват с горшком воюет. Расскажи, Дед, как ты с Терентием встретился?

— Я тебе уже рассказывал, атаман, как и почему я в бега подался, а затем

в бурлаки угодил. Село-то наше всего в десяти верстах от Ярославля. Вот здесь я впервые за бечеву и взялся. А как-то, лет через пять, угодил на расшиву купца Терентия Светешникова, кой пошел на Низ за дешевым хлебом, но по пути захотелось ему на Самарской Луке побывать, а именно на соляных варницах, где когда-то его прадед соль добывал. Помню, еще перед Жигулями, нам толковал: «Отец перед смертью наказывал: непременно, Тереха, в избушке прадеда моего побывай, что на варницах он возвел. Там в подполье, в правом углу, он горшок с золотом закопал».

— Горшок с золотыми монетами? Не путает Терентий? Я ведь с ним недавно беседовал. У его прадеда, по его рассказам, почитай, денег не было: разбойников опасался.

— О том не мне судить, атаман. Только, как говорил Терентий Нифонтыч, к его прадеду один из богатых московских купцов заехал на трех расшивах и за всю соль не векселями, а золотом рассчитался, и был таков. Через месяц Надей Епифаныч помышлял в Ярославль возвращаться, а тут в Жигули ухарцы Стеньки Разина нагрянули. Вот и зарыл купец горшок. Вернулся домой благополучно.

— И Разин его не тронул?

— А он, как рассказывал Терентий, вышел к нему с Библией и сказал:

— Денег у меня на судне нет, можешь все уголки обыскать. Клянусь Священным писанием. А коль не веришь, то приказчиков моих не руби, а я с Библией в Волгу прыгну.

Стенька, чу, рассмеялся, подзадорил:

— Прыгай! Нет такого купца, чтоб мошны не имел.

Терентий встал на борт расшивы, и смело сказал разбойнику:

— Коль ты Священному писанию не веришь, враг ты Русской земле. И быть тебе скоро на плахе, человек богомерзкий. А я со спокойной душой к Богу ухожу.

Истово перекрестился и норовил уже прыгнуть, но его уловил за полы кафтана Стенька.

— Живи, купец. Может быть, я и в самом деле человек богомерзкий, но честных людей никогда не гублю.

Ухарски свистнул своим разбойникам и покинул расшиву.

— И впрямь любопытен сей Надей… Ну, а как поход на Жигули? Удалось ли Терентию вновь заполучить деньги прадеда?

— Деньги те, как наказывал Надей Епифаныч, все до единого рубля должны были пойти на возведение еще одного храма.

— И впрямь святой человек, — теперь уже без всякого ехидства, произнес Иван. — Нашел Терентий клад? Там может, и избы давно нет. Новый-то хозяин соляных варниц граф Орлов-Давыдов, поди, вместо избенки, целые хоромы возвел.

— Цела осталась, и клад нашелся.

— Надо же, повезло Терентию.

— Не повезло, атаман. Самого графа на Усолье не было, а его приказчик Терентию кукиш показал. То, говорит, золото их сиятельства Орлова. Как Терентий не доказывал, но приказчик — ни в какую! Их сиятельства — и все тут. Своих людишек крикнул, те за колья схватились. Терентию пришлось отступить, однако сказал:

— Граф Орлов засвидетельствует мою правоту, и тогда сами мне клад привезете.

Но граф Орлов оказался скверным человеком и присвоил деньги себе. Судиться же Терентий Нифонтыч с их сиятельством не стал, так как никогда ни с кем не судился, да и резону не было: доказательств маловато, ибо Надей Епифаныч никаких бумаг на сей счет не оставил. Вот такая печальная история, атаман. Человек помышлял сотворить добро, а победило зло.