Каин: Антигерой или герой нашего времени?
Шрифт:
«Попробую влево».
Но и новый путь не привел его к Ветлуге, напротив, перед ним стеной вздыбился вековечный лес.
Васька заметался, но куда бы он ни двинулся, к реке он так и не вышел.
Зуб заблудился. Он, уже не чувствуя под собой ног, привалился спиной к разлапистой сосне и во второй раз безысходно завыл, роняя на разбитые в кровь губы соленые слезы…
Глава 25
Мужики и дворяне
Ваську ждали сутки, но он так и не появился. Братва недоумевала. Куда Зуб мог запропаститься?
— Уходил-то ночью. Никак,
— Сомнительно. Тут что-то другое. С Зубом наверняка что-то приключилось, — высказал Роман Кувай.
— Даже если с челном беда стряслась, утонуть Зуб не мог. Всего скорее лесом идет. Может, еще денек покараулим?
Но Каин Камчатку не поддержал:
— Я мыслю, что ближе к истине Кувай. Этот гаденыш давно бы был здесь. Нутром чую — он тут не появится, а посему собирайтесь, братцы к отплытию.
— И куда же будем путь держать? — спросил Одноух.
— Туда, куда ранее помышляли плыть. Выйдем на Волгу и двинем к Самарской Луке. Самое удобное место купеческие суда захватывать.
— Впятером? А сыскные суда с пушками и ружьями?
— Понимаю твою заботу, Роман. Ныне сыскных судов можно не опасаться, ибо с Низу идут расшивы с хлебом, не тронутые повольницей. Сыскные суда, если они и впрямь появились, ушли в Верхнее Поволжье, где гуляет Михаил Заря, но думаю, что и он куда-то ушел в более укромное место. Во всяком случае, когда выйдем на Волгу, обо всем изведаем у местных людей. Зря рисковать не будем…Что же касается повольницы, наймем ее то ли в Саратове, где собирается на хлебную погрузку судов сотни удальцов, то ли в Самаре, давно известной отчаянным бродяжным людом. До Нижнего, если все, слава Богу, пойдем на нашем стружке. Там купим ружья, багры, крючья и расшиву. Будем вновь сказываться торговыми людьми, идущими в Низ за хлебом. В Нижнем же наймем небольшую артель бурлаков, чтобы тянуть не груженую расшиву, остальные десятка два — там, где я уже говорил.
— А почему не нанять всех бурлаков в Нижнем? — спросил Легат.
— Резонно, но Нижний — город степенный. Михаилу Заре, как он мне сказывал, так и не удалось подобрать из нижегородских бурлаков буйную повольницу. Жилы рвут за копейки, но на лихое дело не идут… Пойдет так, братцы?
Каин хоть и промахнулся с герцогом Бироном, но твердая вера в него не поколебалась. Да и кто мог знать, что Бирон заимел двойника?
— Пойдет, атаман.
— Вот и добро…
Когда выбрались на Волгу лицо Ивана заметно оживилось. Вот она, раздольная! Сколь бы он не оказывался на Волге и всегда душа его переполнялась трепетным, ни с чем не сравнимым чувством. Река захватывала его своей ширью, привольем и своей неповторимой историей, в которой особое место по-прежнему занимал легендарный Стенька Разин, чья слава никогда не померкнет даже в отдаленных столетиях.
Волга притягивала Ивана, как магнитом. Ему до безумия захотелось спрыгнуть с суденышка в «разинские» волны, чтобы физически ощутить и саму реку и соприкосновение с самим великим волжским атаманом, бороздившем на своих стругах могучую реку, коя через свои нескончаемые воды бережно сохраняла неизбывную память о Степане Тимофеевиче.
И Каин, забыв обо всем на свете, встал, широко расставив ноги, на нос струга и, обдуваемый упругим порывистым ветром, неожиданно для братвы, громко и с упоением запел:
ВнизБратва давно знала, что Каин нередко поет, причем в самых разных ситуациях: тревогах, печалях, радостях, но чаще всего уединенно, не на глазах повольницы; то в каюте судна, то на своей хазе, то в лесу, несколько отдалившись от братвы.
Вначале это забавило братву, но затем каждый понял, что атаман своей песней хочет излить душу. Вот и сейчас он весь в своей песне, а значит, и в каких-то глубоких раздумьях, которые, понять никому не дано, да и не следует им, прожженным ворам, их понимать. Главное, атаман после песни становится заметно добрей к своим сотоварищам, что всегда заметно по его обычно суровому лицу. Пусть поет Каин!
Завершив песню, Иван уселся за весло.
— Теперь до первого села или деревеньки.
Деревенька показалась версты через две. У мужиков изведали, что на Волге все спокойно, разбоя нет.
— Вот и, слава Богу, а то плывем и побаиваемся, как бы на наш стружок лиходеи не напали. Хоть и невелик товаришко, но жаль, коль пропадет, — проговорил Иван.
— Плыви спокойно, ваша милость. Ныне, чу, Каин куда-то с Волги ушел, а может на сыскных людей нарвался. Колесовали — и вся недолга.
Иван хмуро глянул на мужиков.
— Знать, не по нраву вам, Каин?
— Да как сказать, — скребанул потылицу мужик, и после этих слов замолк, кумекая о наиболее верном ответе. Пожалеть Каина — не угодить купцам, кои люто ненавидят известного на всю матушку Россию разбойника, высказать осуждение — душа не лежит. Какин-то бедных не обижает, а порой, как слухи ходят, и добром сирых оделяет.
— А скажи, как есть, по совести, в обиде не будем.
Мужик зорко посмотрел в глаза «купца» и высказал:
— По совести и без обиды? Тогда я так тебе отвечу, ваше степенство. Каин всему простому народу по нутру, ибо сам он сын крестьянский, а посему и богатеев разоряет, ибо они бедноту под себя гнут и кабалят не в меру. Зачем же нам на Каина сердце держать?
— Смел ты, мужик. Люблю таких. Ну, а вашу-то деревеньку кто кабалит?
— Есть кому, — насупился мужик. — Тебе в этом какая нужда, ваше степенство?
— Никакой нужды. Многих дворян знаю, потому и спрашиваю. Уж коль не забоялся правду о Каине сказать, назови и своего барина.