Каирская трилогия

Махфуз Нагиб

Люди тут же принялись вопить:

— Бейте его башмаками!..

Собравшиеся ожесточённо зашевелились и с каким-то воодушевлением замахали отовсюду ботинками и сапогами, пока Ясин не почувствовал, что надежды на спасение нет. Он обвёл вокруг себя взглядом, но натыкался лишь на лица, что глядели на него с вызовом, вне себя от гнева. Отец и Фахми инстинктивно придвинулись к Ясину, будто чтобы защитить его от любого несчастья или разделить его с ним. Оба они находились в отчаянии и негодовании, их чуть ли не за горло хватали; меж тем, рыдания Камаля перешли в рёв, который почти перекрывал шум волнений. Студент Аль-Азхара первым накинулся на Ясина, ухватив его за элегантную рубашку, и яростно потянул на себя, чтобы отрезать ему путь к отступлению между отцом и братом,

где бы в него не попали башмаки, но Ясин в попытке сопротивления схватил его за запястья, а отец встал между ними. Фахми увидел отца в таком возбуждённом состоянии впервые в жизни… Его испугал его гнев настолько, что даже заставил позабыть о грозящей им опасности. Ахмад оттолкнул богослова сильным ударом в грудь, отбросившим его назад, и предостерегающе крикнул:

— Смотри у меня, если приблизишься хоть на шаг!

В этот момент раздался громкий голос, что тоном приказа произнёс:

— Стойте, господин шейх… Стойте все…

Взгляды направились в сторону говорившего — тот был молодой господин, появившийся среди толпы и зашагавший в сторону людского кольца, а вслед за ним шли ещё трое, примерно того же возраста и в такой же форме. Твёрдыми шагами они приблизились к сборищу, внушая своим видом уверенность и непоколебимость, и поравнялись с шейхом и его окружением. Многие стали перешёптываться между собой: «Полиция… Полиция?» Но все вопросы сразу прекратились, как только студент Аль-Азхара протянул руку главному из этой троицы и дружески пожал её. Затем тот решительным тоном спросил у богослова:

— И где этот самый шпион?

Шейх презрительно, с отвращением указал на Ясина, и молодой офицер повернулся к нему, пристально вперив в него глаза. Но прежде чем он вымолвил слово, Фахми сделал шаг вперёд, словно чтобы привлечь к себе его внимание, и тот заметил его… Тут глаза его полезли на лоб от удивления и недоверия. Он еле слышно пробормотал:

— Это ты…

На губах Фахми расцвела бледная улыбка, и не без сарказма он сказал:

— Этот шпион — мой брат!

Молодой офицер обернулся к шейху и спросил:

— Вы уверены в своих словах?

Фахми поспешил ответить:

— Может быть, он и не соврал… Он же видел моего брата, когда тот разговаривал с англичанами, но неверно истолковал это. Англичане расположились лагерем перед нашим домом и преградили нам дорогу. Иногда мы попадаем в неловкое положение и помимо своей воли вынуждены с ними беседовать… Только и всего.

Студент Аль-Азхара хотел было вставить слово, но офицер взмахом руки заставил его умолкнуть, затем обратился к публике, положив руку на плечо Фахми:

— Этот парень — один из друзей наших борцов за свободу. Мы оба работаем в одном комитете, и его словам я верю… Пропустите их.

Никто не промолвил ни слова. Шейх без колебаний отступил, а люди рассеялись. Молодой полицейский пожал руку Фахми, а потом в сопровождении своих товарищей удалился. Фахми погладил Камаля по голове, и тот перестал плакать. Воцарилась тишина. Каждый принялся перевязывать свои раны. Ахмад вглядывался в лица знакомых, окруживших его и принявшихся утешать и просить прощения за огромную ошибку шейха из Аль-Азхара и поддавшихся ей людей, а также заверять его в том, что они не жалели усилий, чтобы защитить его. Он поблагодарил их, хотя и не знал, ни когда они явились сюда, ни каким образом выступили в его защиту, и отказался посетить гробницу Хусейна после того, как его охватило такое возбуждение, и направился к двери мечети, сомкнув рот и нахмурившись. Сыновья молча проследовали за ним.

62

По дороге Ахмад перевёл дыхание с облегчением, как только они скрылись из виду тех, кто участвовал в «разговоре» хотя бы одним своим присутствием. Ему было сейчас ненавистно всё, что осталось позади: он то и дело сыпал ругательствами и едва смотрел на дорогу, по которой шёл. Пару раз он всё же вынужден был обменяться кратким приветствием с некоторыми знакомыми, что ранее никогда с ним не случалось. Все его чувства была сосредоточены сейчас только на себе и на собственных ранах. В нём кипел гнев…

— Уж лучше бы я умер,

чем оказаться в таком презренном положении, словно арестованный перед этим сборищем подлецов. Да ещё и этот вшивый богослов, претендующий на звание голодного патриота, набросился на меня с такой наглостью, не считаясь ни с моим возрастом, ни с положением. Я не достоин такого обращения, да ещё и в присутствии сыновей… Ничего удивительного… Это именно они — мои сыновья — основа всех бед… Вон тот бычок, к примеру, никогда меня не избавит от мытарств. Он превратил мой дом в гнездо позора и разврата, скомпрометировал меня перед самыми милыми для меня друзьями, а затем увенчал нашу голову ещё и разводом… Как будто ему всего этого мало. Ну уж нет. Сыну Хании во что бы то ни стало нужно было открыто разговаривать с англичанами, чтобы я за это так подло поплатился перед всем этим сборищем подлецов. Иди-ка ты со всеми этими англичанами и австралийцами к ней, чтобы она пополнила ими свою коллекцию любовников.

— Мне кажется, что я всю жизнь буду терпеть проблемы из-за тебя.

Эта фраза всё же вырвалась у него, как бы он ни сопротивлялся, стараясь подавить в себе желание наказать Ясина, хотя при всём своём гневе понимал его состояние, которому сочувствовал. Он видел, что сын бледен, растерян и ему совсем плохо, а во время нападения тот даже не смог постоять за себя. Сейчас он считал, что всё это поделом ему — не одному отцу нести на себе бремя бед. Был тут и герой.

— Но лучше отложим это дело до тех пор, пока не придём в себя от неприятностей с этим бычком. Он и в доме у себя как в кабаке… Бычок — что рядом с Умм Ханафи, что рядом с Нур. В бою же он слабак, от него никакой пользы. Сукины дети! Да накажет Аллах таких детей и потомков!.. Ах… И зачем только ноги мои несут меня домой?!.. Почему я не могу съесть свой кусок хлеба подальше от этой отравленной атмосферы?! Амина завопит, если узнает, что случилось. Мне не нужно ещё одно тошнотворное чувство… Я непременно найду друга, которому поведаю всю историю о своём несчастье и пожалуюсь… Но нет… У меня есть ещё другие проблемы, не терпящие отлагательств. Наш герой. Новая напасть, с которой нам необходимо справиться, пока она не отравила наш завтрашний день. А иначе я… иначе я… иначе я… Да будет проклят отец твой…

Фахми не успел ещё переодеться, как его позвал к себе отец. Ясин не удержался, несмотря на всю свою подавленность, и произнёс:

— Вот и твоя очередь настала…

Фахми переспросил, не понимая, что скрывается за этим замечанием брата:

— Что ты имеешь в виду?

Ясин засмеялся — и как только он смог наконец смеяться? — и сказал:

— Закончилась очередь предателей, и настала очередь борцов за свободу..!

Фахми безумно хотелось, чтобы тот эпитет, которым охарактеризовал его друг в мечети в пылу всеобщих криков, шума и обезумевших эмоций, исчез, как будто его и не было. Но он не стирался из памяти: вот и Ясин напомнил о нём, и нет сомнений, что отец зовёт его ради того, чтобы расспросить об этом. Фахми глубоко вздохнул и отправился к отцу. Он застал отца сидящим на диване и играющим в зёрна чёток; в глазах его таился задумчивый невесёлый взгляд. Фахми очень учтиво поприветствовал его и послушно встал в двух метрах от дивана. Тот лёгким движением головы ответил на его приветствие, что скорее напоминало не приветствие, а досаду, словно тем самым говоря сыну: «Я вынужден ответить на твоё приветствие, как того требует этикет, но тебе меня больше не провести». Затем стал сверлить его хмурым взглядом, смущавшим юношу словно прожектор, ищущий что-то спрятанное в темноте, и наконец решительно сказал:

— Я позвал тебя, чтобы узнать обо всём. Что подразумевалось под «одним комитетом»?.. Расскажи мне всё это откровенно и без колебаний.

И хотя за последние недели Фахми привык сталкиваться с различными опасностями и даже с огнестрельными залпами, и спокойно переносить их свист, однако от расспросов отца сердце его уходило в пятки, точь-в-точь как прежде. На него напал страх, и он почувствовал, что он сейчас никто и ничто, а потому сконцентрировался на том, как бы избежать его гнева и добиться успеха, и деликатно ответил: