Каирская трилогия
Шрифт:
— Ты женат?
Он с некоторым неудовольствием вскинул брови. Лицо его покраснело. Она неправильно поняла его и, словно извиняясь, поспешила сказать:
— Я не упрекаю тебя… На самом деле, мне бы хотелось увидеть невестку и твоё потомство, но мне достаточно и того, чтобы ты просто был счастлив.
Он не сдержался и лаконично ответил ей:
— Я не женат. Примерно месяц назад развёлся.
Впервые в её глазах блеснуло внимание, если вообще можно было говорить о каком-то блеске…
Но всё же что-то похожее на свет, вроде тусклого света звезды, показалось в них. Она еле слышно сказала:
— Ты развёлся, сынок?!.. Как ты огорчил меня!
Он опередил её и произнёс:
— Не горюй обо мне. Я не печалюсь и не сожалею. — Затем улыбнувшись. —
Но мать тем же тоном спросила:
— Кто выбрал её тебе в жёны?… Отец или его жена…?!
Ясин ответил ей, желая положить конец этой теме:
— Её выбрал для меня Аллах. Всё происходит по воле Его и желанию!
— Я это знаю, однако кто выбрал её для тебя?.. Жена твоего отца?
— Нет, отец выбрал её. Его выбор безупречен. Она из благородной семьи… Как я сказал, это было по воле и желанию Аллаха.
Она холодно сказала:
— Такова доля твоя и таков выбор твоего отца… Да уж, такова!..
Затем, после краткой паузы спросила:
— Беременна…?
— Да…
Тут мать сделала глубокий вздох:
— Да затруднит Аллах жизнь твоему отцу!..
Она сказала это умышленно, чтобы он не комментировал её слова, и смог сорвать эту гнойную язву, что съедала его изнутри, дабы хоть так усмирить боль…
Оба замолчали. Женщина опустила глаза, словно изведённая усталостью, и открыла их снова ненадолго, улыбнулась ему и ласковым голосом, на который никак не подействовало её переживание, спросила:
— А мог бы ты забыть о прошлом?
Он вздрогнул и опустил глаза, ощутив непреодолимое желание убежать отсюда, затем умоляюще сказал:
— Не вспоминай о нём, пусть оно безвозвратно уйдёт.
Возможно, сердцем он не осознавал того, что говорит, однако язык сказал то, что должен был сказать… Или из-за того, что эти слова были проявлением искренности его чувств, что поглотили его полностью на тот момент, или из-за того, что он сказал «…пусть оно безвозвратно уйдёт»,
Он испытывал странное ощущение, оставлявшее тревожный осадок, но не захотел размышлять над ним, цеплялся за свою чистую любовь к ней, и преисполнился решимости доказать ей её. Но мать снова спросила его:
— Любишь ли ты свою мать, как любил в те счастливые времена?
Похлопав её по ладони, он ответил:
— Люблю и молюсь за её благополучие и здоровье.
Он скоро нашёл утешение от своей тревоги и внутренней борьбы, а на её увядшем лице запечатлелось глубокое умиротворение и покой. Он почувствовал, как она сжала его руку, словно передавая ему всю свою признательность. Оба обменялись долгим нежным, полным спокойствия и радости взглядом, от которого по комнате распространилась атмосфера любви, покоя и лёгкой грусти. Она словно не хотела больше разговаривать, а может, её состояние не давало ей продолжить. Веки её дрогнули и тихонько сомкнулись. Ясин глядел на неё, словно хотел задать какой-то вопрос, но не сделал ни одного движения. Затем губы её немного раздвинулись и раздался лёгкий прерывистый храп. Он выпрямился и стал всматриваться в её лицо, затем прикрыл глаза, вызывая в памяти то, каким было её лицо в последний раз, когда он смотрел на неё год назад, и грудь его сжалась от страха, что преследовал его по дороге и тот вновь вернулся к нему. Видит ли он её в последний раз?.. И с каким сердцем он встретит это?! Он не знает. Да и не хотел представлять себе то, что таило в себе сокрытое. Просто хотелось дать покой своему разуму и следовать, а не опережать события. Тревога и страх завладели им. Как странно!.. Только что он хотел убежать, пока слушал её рассказ, и даже представил себе, как будто сбросил груз с плеч, когда она заснула. Он не ушёл в себя, но страх всё равно преследовал его… Он и сам не понимал причину этого страха, но хотел, чтобы она очнулась от сна и продолжила разговор. Пока же он будет ждать её пробуждения до самого утра!.. Он не мог и дальше оставаться в плену своих страхов и тревог, нужно поставить границу этим страданиям… Завтра или послезавтра его ждут либо поздравления, либо соболезнования… Поздравления или соболезнования?!..
Он окинул блуждающим взором комнату и остановился на зеркале, что висело на шкафу напротив — в нём отражалась постель матери — и увидел её тело, накрытое одеялом почти полностью, за исключением руки, которую она вытащила, когда приветствовала его — он мягко взял её и накрыл одеялом, которое затем заботливо натянул до самой шеи. И тут в голову ему пришла одна мысль! А что, если уже завтра в этом зеркале будет отражаться постель, но уже пустая!.. Не её жизнь, и не жизнь кого-либо ещё… Это было более чёткое изображение, чем все те иллюзорные образы!.. Он испугался ещё больше и прошептал:
— Нужно установить границу страданий… я должен уйти.
Взгляд его соскользнул с зеркала на тумбочку, где стоял кальян, шланг которого был обмотан вокруг горлышка змейкой. Он с удивлением уставился на этот кальян, и вскоре на место удивлению пришло отвращение и гнев на того человека!.. Видел ли он его из какого-нибудь укромного местечка, сам оставаясь невидимым?… Он не мог терпеть этот кальян и находиться с ним рядом в комнате дольше, бросил взгляд на лицо матери — та погрузилась в глубокий сон — затем проворно встал и направился к двери. Когда он встретил служанку в прихожей, то сказал ей:
— Твоя госпожа уснула. Завтра утром я вернусь.
И снова повернулся к ней, выходя за дверь:
— До завтра.
Он как будто почувствовал присутствие того человека, что прятался от него, и пошёл оттуда прямиком в бар Костаки. По обыкновению выпил вина, но не остался им доволен, и был не в состоянии прогнать из сердца тревогу и страх. И хотя мечты о богатстве и покое не покидали его, всё же они не могли стереть из его воображения образ болезни и мысли, что настигли его во дворе. Когда к полуночи он вернулся домой, то застал жену отца, что ожидала его на первом этаже. Он с удивлением поглядел на неё, и с замиранием сердца спросил:
— Мама?!..
Амина склонила голову и тихо сказала:
— К нам приходил гонец из Каср аш-Шаук за час до твоего прихода и сообщил нам. Да продлит Аллах твою жизнь, сынок…
64
Отношения у Камаля с британскими солдатами развивались, пока не превратились во взаимную дружбу. Семья пыталась воспользоваться происшествием с Ясином в мечети Хусейна, чтобы убедить мальчика порвать связи со своими новыми друзьями, но он только отвечал, что он ещё «маленький» и ему ещё рано интересоваться шпионажем, но чтобы избежать их запрета с помощь силы, ходил в лагерь сразу же после возвращения со школы, оставляя свой ранец с учебниками Умм Ханафи, и потому ничто, кроме применения силы, не могло помешать ему. Но в этом не было надобности, и потому мальчик разгуливал на свободе в лагере среди солдат на глазах у своей семьи: его принимали с почётом и распростёртыми объятьями. Даже Фахми — и тот закрывал на это глаза и не видел ничего плохого в том, чтобы отвлекаться, глядя на Камаля, который передвигался среди солдат, словно «обезьянка, что безумно всех развлекает».
— Скажите об этом господину хозяину.
Вот что предложила Умм Ханафи, которая жаловалась на излишнюю смелость солдат и эту проклятую дружбу, а также то, что некоторые из них подражали её походке.
— Следует прекратить эти их приятельские отношения!
Но никто не воспринял всерьёз её предложение, и не только из жалости к мальчику. Скорее, из жалости к самим себе — из страха, что отец станет разбираться, почему же они столь долго покрывали проделки Камаля и эту дружбу, и поэтому просто отстали от него. Может быть, у них даже имелась надежда на то, что между мальчиком и солдатами возникнет доброе взаимное чувство, которое не позволит им больше терпеть все эти страдания и унижения по дороге!